Моя мать выехала на несколько дней раньше. Она решила по дороге задержаться в Гродно, чтобы несколько дней провести у моего старшего брата. Я же, проезжая, должна была ее там захватить.

И потому я выезжала из Петербурга одна. Сереженька провожал меня. Поезд отходил вечером. Помню, как долго не могла я в поезде заснуть, без конца ворочалась и, наконец, решила переменить место: то спала головой к окну, теперь же головой к двери. Только я успела, наконец, задремать, как вдруг раздался треск, дребезжание, и холодный вихрь закрутился по купе. Срываюсь в темноте с дивана и сталкиваюсь с пассажиром, моим соседом. Оба кричим: «Что это такое?» С меня сыплются потоком осколки битого стекла. Зажигаем свет и видим — крепко пристегнутая синяя шторка рвется и треплется от сильного ветра. Задержанный ею, на окне лежит большой булыжник. Обе рамы вдребезги разбиты, только кое-где в раме торчат острые остатки стекла. В окно бешено врывается ветер. Клубы дыма, тучи искр проносятся мимо на фоне звездной черной ночи. Смотрю на часы — 3.30 утра. Сую ноги в туфли и тотчас же отдергиваю — они полны битого стекла.

Собрались проснувшиеся от грохота, удара и шума ветра соседи, поездная бригада, начальник поезда. Переселили нас в другое купе. Решили — вероятно, какой-нибудь пастушонок захотел размять руку и запустил камнем в проходящий поезд.

Какая удача, что я ночью переменила место, иначе лицо было бы порезано стеклом.

На следующий день в Гродно забрала маму, и дальше мы ехали без особых приключений. Вена нас встретила проливным дождем. Я вскоре поняла, что мне не следовало уезжать без мужа. Мысли о нем меня не оставляли. Шесть лет мы не расставались и за это время так привыкли друг к другу, так тесно сплелись наши жизни. Даже Земмеринг меня не радует. Он, как всегда, прекрасен. Но дождь и холод нас сопровождают до самой Флоренции. Где яркая весна? Где море цветов? На деревьях чуть почки.

«.. Пишу тебе из Флоренции, куда мы прибыли и пребываем в кислом настроении. Во-первых, погода сырая, холодная и ветреная, такая, какой я никогда не видела в Италии. Ночью в вагоне мы просто мерзли и не знали, как согреться.

Во-вторых, ночь, проведенная без сна, в скорченном, сидячем положении, не могла нас утром привести в радостное настроение, и, в-третьих, куда мы ни совались по приезде во Флоренцию — везде было полно. Ни в одном пансионе не нашли места и поселились в гостинице, рядом с Пьяцца Синьория, в центре, где узкие улицы, воняет Италией, но для меня все старинные прелести под носом. Гостиница грязна и довольно дорога, итальянского характера.

Сейчас мы позавтракали, и нам это несколько подняло настроение, так как мы со вчерашнего дня ничего не ели…

Мама очень устала, и все ей не нравится, все критикует. Без нее я могла бы не заметить многого из неприятностей путешествия. Она ожидала массу цветов, сильно подвинутую весну, а тут ничуть и не бывало. Растительности в городе мало, цветов тоже не видать, и весна очень запоздала. Приехав, мама легла отдохнуть, а я побежала на почту и получила сразу три письма, два от тебя…»[482]

«…Пишу тебе, сидя в маленьком сквере перед монастырем Св. Марка, посетив галерею картин и Микеланджело в академии[483]. Мама не отстает от меня и ходит по утрам со мной смотреть, потом мы завтракаем у Мели-ни, идем домой отдыхать, а под вечер едем куда-нибудь за город. По утрам, до кофе, я бегаю на почту и вот уже третий день получаю от тебя письма. Это для меня такая радость и наслаждение — все равно что утренний поцелуй…»[484]

Десять дней мы прожили во Флоренции. Я с энтузиазмом водила маму по моим любимым местам. Во Флоренции я была уже третий раз, и многое мне казалось таким близким и родным, точно я попала на родину.

25 апреля мы выехали в Рим.

«…Мой драгоценный Сереженька. Сейчас тронулся поезд из Флоренции в Рим. Нас жестоко ободрали в отеле, так что, несмотря на мои ожидания в этом направлении, счет превзошел их в своем великолепии.

Сегодня во Флоренции всю ночь с 12 и до утра лил сильный дождь, да просто ливень. Везде стоят озера воды. Но сейчас небо светлеет и, может, дальше разъяснится, дай-то бог, а то уж очень надоели сырость и холод. Все время сырые платья и обувь.

Полдороги лило, но после — упоительно, облачно и бесконечно красиво. Особенно живописно, когда подъезжаешь к Орвието и дальше к Киузе и Орте. Едем по берегу Тибра. Деревья высокие, длинноногие, вроде тебя. Они обвиты ползучими растениями, и только наверху шапка зелени. А сквозь них видны река и далекие горы. Все зелено, ярко, свежо. Акации уже отцветают. Становится жарко. Солнце ярко светит, облака высоко в небе. Тебя мне не хватает. На хороший конец еще 25 дней тебя ждать. Сегодня мне все время в дороге хочется плакать. Не знаю почему. Должно быть, по тебе скучаю. Хочу тебе бросить письмо сейчас по приезде в Рим, чтобы не лишать тебя моего приветствия и поцелуя…»[485]

Мы поселились на Пьяцца дель Пополо, у самого подножия Пинчио. В Риме, как и во Флоренции, я служила маме проводником. Мне казалось, что я знаю Рим. Но, конечно, мои знания города, такого, как Рим — сложного и обширного, — были поверхностны и далеко недостаточны.

Во время моей жизни в Риме в 1903 году у меня были любимые, избранные места, любимые художники. Все это я собиралась показать маме. Но меня ожидали большие огорчения. За годы 1903—1911-й в Риме произошли многие и неприятные перемены. Старые и особенно узкие улицы были уничтожены, и вместе с ними погибли многие живописные, характерные итальянские старинные дома. Но особенно меня поразил своим безвкусием вновь построенный памятник Виктору Эммануилу и Объединению Италии в смысле размеров, архитектурного замысла и исполнения. Памятник неприятного белого цвета и резко рисуется на фоне старинных домов, покрытых от времени живописной патиной. Нелепые колонны памятника напоминают трубы органа. Скульптура ужасна.

«…Пишу тебе из Рима, где я живу уже вторую неделю. Сегодня мама уехала назад в Россию, и я стала несколько свободнее, но зато и более одинока. Только через двенадцать дней приедет сюда Сережа. Милый мой, единственный друг! Какая разница с тем нашим путешествием. Несмотря на все, что „теперь“, все-таки то было самое счастливое