Вместо ответа Марина шагнула к нему, провела ладонью по его седому виску, по щеке, потом прильнула всем телом.

– Как ты можешь мне быть противен, – прошептала она, – когда я тебя люблю, Алешенька, родной мой, всего тебя я люблю… Все во мне твое, вся я твоя.

– А я боялся… – медленно произнес он.

Лицо у Марины потемнело.

– Ты меня боялся? – спросила она, чувствуя, как голос ее прерывается. – Я знаю, от этого никуда мне не деться…

– Нет, милая, нет! – горячо прошептал он прямо в ее вздрагивающие губы. – Тебя я не боялся! Тебя я любил – с первой минуты, как только увидел. Наверное, и раньше еще любил, еще не видя… Я другого боялся: что ты меня не полюбишь никогда – за грубость эту, за все! Я себе таким выцветшим казался, таким старым, а в тебе этот свет так и сиял…

Она хотела что-то сказать, но тут же почувствовала, что говорить сейчас невозможно. Страсть его шепота, страсть каждого его движения подхватила ее, закружила неостановимым вихрем. Но это был какой-то удивительный вихрь: каждое движение приобретало в нем счастливую точность.

Марина чувствовала, что и с ним происходит то же самое. Движения их словно замедлились – но какое наслаждение было в замедленной ласке их движений!

Она расстегнула его рубашку и целовала каждый бугорок мышц на его груди и жалела, что невозможно отдельно поцеловать каждую пору его кожи. Губы ее скользили по его телу, и весь он вздрагивал под тихим дождем ее поцелуев.

Она не заметила сначала, что он тоже раздевает ее – только чувствовала его прикосновения. Потом его руки легли на ее голые плечи, потом Марина увидела, как, стоя перед нею на коленях, он расстегивает широкие накидные петли на льняной юбке. И, освободив ее тело от одежды, приникает к нему губами – целует ее живот, языком проводит по нему дорожку вниз.

– Алешенька, мой любимый… – простонала она, ощутив в самой глубине своей горячее его дыхание. – Как мне хорошо…

Он поднялся с колен, поцеловал ее в губы. Но дыхание его оставалось в ней – снизу вверх, изнутри горяча ее. И пока он нес ее к кровати, на ходу целуя то губы ее, то грудь, Марина чувствовала, как страсть, которую он вдохнул в нее снизу, подступает к самому сердцу.

В его поцелуях, ласках, в прикосновениях его тела была та нерастраченность, которая так потрясла ее на берегу Енисея, когда он сказал, что ему не с кем было говорить о Париже…

Женя, первый ее мужчина, был молод, и в его, теперь забытом, теле чувствовалось нетерпение, желание, свежесть – но не эта нерастраченная полнота чувств, которой, как кровеносными сосудами, было пронизано все тело Алексея.

Они лежали рядом на кровати, и он целовал ее всю – от разметавшихся по плечам волос до узких лодыжек, на которых виден был след от босоножек. Он ласкал ее поцелуями, прикосновениями, потом она почувствовала, что он прижимается к ней всем телом – и все ее тело затрепетало в ответ.

– Не уходи, Алешенька, любимый, единственный мой, – простонала она: на секунду ей показалось почему-то, что он отстранился.

– Никуда, никуда не уйду, – услышала она его голос, задыхающийся от страсти и любви. – Слышишь, милая моя, чувствуешь? Весь я здесь, с тобой…

Они так разгорячили друг друга, что не могли выдержать больше ни минуты: и поцелуев было мало, и прикосновений. Марина почувствовала, что ноги ее раздвигаются сами собою, поднимаются, охватывают бедра Алексея, соединяясь над его спиной. И вся она тянется к нему, всем телом хочет его обнять. И обнимает всем телом, руки ее охватывают его шею, и тела их становятся – одно.

Они и двигались вместе: она на секунду отстранялась – и тут же он снова погружался в нее, словно ласкал ее изнутри. И слова – любовные, обрывистые, трепетные – срывались с его губ.

И когда они замерли – тоже вместе, одновременно затихая после взрыва, потрясения, слияния, – слова еще трепетали между их губами в том невидимом, тоньше волоса, пространстве, которое только и разделяло их.

– Как же мне тебя назвать? – шепнул Алексей, снова приподнимаясь на локтях и губами собирая капельки пота, выступившие вокруг Марининых глаз. – Как же мне тебя назвать, счастье мое, чтобы словами все и сказать? Таких и слов-то нет…

– А ты их все сказал уже, – тихо рассмеялась она в полумраке. – А что не сказал, то подумал, и я услышала.

Он перевернулся на спину и притянул Марину к себе, голову ее положив себе на плечо. Грудь его вздымалась, и Марина, как лодочка на волнах, качалась на его груди.

– Устал, Алеша? – спросила она, поднимая голову и заглядывая ему в глаза.

Он улыбнулся, и Марина пальцем прикоснулась к ямочке на его щеке.

– Докторша моя хорошая, нисколько я не устал! Мне легко, я тебя чувствую и о тебе думаю – откуда взяться усталости?

– Что же ты обо мне думаешь, а? – Марина села на постели, повернула к себе его лицо. – Ну-ка, подумай-ка громче, что-то я не слышу!

– Громко-громко думаю: я тебя люблю. Еще думаю: если ты меня будешь любить, я буду самым счастливым человеком на свете. Понятно думаю?

– А я тебе тихо-тихо отвечаю: я тебя люблю, – сказала Марина, наклоняясь к его губам и мимолетно целуя край его брови – в конце широкого разлета, у виска. – И одно, чего я хочу: чтобы ты меня простил за все, Алешенька, любимый мой муж…

Алексей мгновенно сел, взял ее за плечи. Свечные блики дрожали в его глазах, во влажной земляной глубине.

– Ты мне этого не говори, ладно? – сказал он, вглядываясь в Маринино лицо. – За что простить, как же ты можешь!..

– За то, что я не видела ничего, смотрела не туда. Я ведь только теперь понимаю, о чем папа мне все время говорил: в твоей жизни будет другое. Он о тебе говорил, ты знаешь? О том, что другое будет – с тобой, для тебя.

Алексей вдруг улыбнулся.

– А у меня все внутри обрывалось, когда ты об отце заговаривала, – сказал он, бросая на Марину быстрый и смущенный взгляд. – Нет, я ничего плохого о нем не думал, да и что я мог плохого о нем думать? Но мне казалось: ты и говоришь-то со мной только потому, что я тебе его напоминаю.

– Да ведь так оно и было сначала, – улыбнулась Марина. – Я, может быть, потому и не понимала ничего так долго. И как странно все, – медленно произнесла она. – Все смешалось, сплелось – детство, наша встреча, все, что во мне было… Ничего не объяснить, а на душе легко, правда? Мне говорил… Женя говорил в Париже: невозможно жить с человеком, когда не знаешь, что он сделает через пять минут. И мне ведь, знаешь, Алеша, самой казалось: со мной связано то, чего нормальный человек не выдержит. Но я ничего не могла поделать с собой: я ведь не притворялась, я действительно такая.

– Ну, значит, я ненормальный человек. – Алексей чуть подтолкнул Марину, и она легла ему на колени, щекой прижавшись к его животу. – И нисколько, должен тебе признаться, о ненормальности своей не жалею. А нормальные люди – где ты их видела, кстати? найдешь – покажи! – пусть живут себе как хотят и делят свою жизнь на спокойные пятиминутки. Марина, милая, да ведь неправда это, не бывает этого в жизни: чтобы все было просто, объяснимо! Я уже обольщался этим – и больше в это не верю.