– Так выходит, что это… – Лелюхин так и не смог произнести имя.

Пушкину это было проще сделать.

– Когда она поняла, что беременна от Виктора Филипповича, ситуация оказалась критической. Любовь к еде заменила Петру Филипповичу страсть к жене. Да и вряд ли он мог стать отцом. И тут вдруг ему сообщают радостную новость. Как умный человек, он поймет, что ребенок не от него. Что будет делать? Зная его бешеный нрав, скорее всего выгонит жену с позором. Марина Петровна знала это лучше всех. У нее не осталось выбора. Чтобы наследство досталось ребенку, должны были умереть все братья. Для этого пригодилась история, которую она, вероятно, слышала. Дальше появилось письмо-предупреждение от отца Немировского. Без помощи и согласия Ольги и Ирины у нее ничего бы не получилось. Только от них Марина Петровна скрыла беременность. Иначе они бы не стали помогать.

– Она точно беременна? – вдруг спросил Василий Яковлевич. – Где доказательства?

– Женское сердце и меткий глаз госпожи Керн не могут ошибиться, – ответил Пушкин. – С точки зрения медицины факт подтвердил доктор Богдасевич.

– Но как… Как ты ее вычислил?

– Не я, формула. Начать с убийства Петра Филипповича. Его ударили бутылкой по затылку. Кто и зачем мог принести шампанское? Проще всего – Марина Петровна. Она явилась сообщить радостную новость о беременности, за которую не грех выпить, зашла Петру за спину и ударила наотмашь. После чего засунула ему в глотку куриную ножку и подождала, пока муж перестал дышать. По-другому хрупкой блондинке с ним не справиться. С Виктором Филипповичем было совсем просто. Марина вошла в номер, где он ждал призрака, стала уговаривать уйти, взяла револьвер, встала сзади и нажала на курок. Выстрел в затылок говорит о том, что Виктор целиком доверял убийце и не увидел, что ствол нацелен ему в голову.

– Ох и девка, – проговорил Лелюхин.

– С Григорием Филипповичем первый блин вышел комом, – продолжил Пушкин. – Хоть Марина Петровна напугала его появлением в белом платье…

– Вот тут не верю! – оборвал Василий Яковлевич. – Не верю, что Григорий не узнал свояченицу, приняв за привидение.

– Точно подметили, – согласился Пушкин. – И я понять не мог. Причина испуга проста: Немировский увидел не свояченицу, а ее отражение в зеркале спальни. В виде белого призрака. Марина Петровна появилась из-за шторы и отразилась в зеркале. Сам проверил: из центра пентакля, где стоял Григорий на коленях, как раз получается нужный угол отражения. Не зря брюки мелом перепачкал.

– Вот же как…

– Главной цели Марина Петровна не достигла. После смерти Григория в номер должен был войти Виктор и там остаться.

– Это как же?

– Для него наверняка был приготовлен пузырек с ядом. А потом должен был явиться Кульбах и стать главным подозреваемым, если мистические причины смерти двух мужчин не будут приняты полицией. Объяснить суду присяжных, почему фокусник Коччини оказался в маскарадном костюме в номере, залитом кровью петуха с двумя трупами, не смог бы даже самый лучший адвокат.

– Оно, конечно, так. Но неужели барышня-блондинка вливала ему в рот отраву?

– Куда проще. Григорий сам принял дигиталис. У него случился сердечный приступ, а заботливая свояченица, не привидение, передала от Ольги Петровны пузырек с нитроглицерином. Григорий выпил залпом, не разбирая. Лишь бы унять боль.

Василий Яковлевич был слишком опытным чиновником, чтобы сдаться сразу.

– Все это, Алеша, чудесно, но свидетелей нет, а суд твою формулу к рассмотрению, пожалуй, не примет, – сказал он. – Нужно что-то существенное.

– У Марины Петровны вот здесь, – Пушкин показал на ямку между большим и указательным пальцем, – свежая ранка: след от револьверного бойка. На указательном – заметный синяк: слишком сильно сжала горлышко бутылки. Когда целовал ей руку, успел рассмотреть. В кулачке она сжимала белую тряпицу – коронку горничной.

– Это что за изыск?

– Опять точный расчет: женщина в черном платье с белым передничком и коронкой для обслуги гостиницы становится почти призраком, потому что на нее не обращают внимания – горничная. Другие на лестнице в ресторан не ходят. Рисковала только первый раз, когда в белом платье зашла к Григорию. Ее видел половой. Но, на ее счастье, отражаясь при плохом освещении в двух зеркалах, что стоят на пролетах тесной лестницы, Марина Петровна в его воображении стала привидением, которое вошло в стену. Вероятно, она поняла ошибку и исправила: к Виктору Филипповичу зашла «горничной». Так же принесла бутылку шампанского Петру Филипповичу.

– И никто из обслуги ее не признал?

– Марина Петровна почти каждый день завтракала и ужинала с мужем в ресторане, лицо примелькалось. Стоило ей сменить платье на черное, как она стала невидима для половых и коридорных. А сунуть письмо под дверь номера Коччини, отлучившись из ресторана, где она завтракала с мужем, Марине Петровне было совсем легко.

Лелюхин старательно искал возражения.

– Постой, – проговорил он. – Если убийство Гриши было спланировано, то как она могла знать, что Виктор заявится в проклятый номер?

– Не надо было знать. Марина Петровна, как обычно, ужинала с мужем. Прибежала Ольга Петровна, сообщила, что Виктор с пистолетом сейчас наверху. Марине Петровне оставалось действовать не раздумывая. Чуть ли не у меня на глазах. Когда женщине отступать некуда, она обретает решимость мужчины.

– Складно все это, Алеша, но не то. Доказательств прямых нет.

Из ящика стола Пушкин вытащил пачку исписанных листков.

– Показания Ольги Петровны и Ирины Петровны с подробным описанием, как и что было сделано их сестрой. При их участии.

Быстро ознакомившись, Лелюхин положил стопку на стол.

– Да, тут уж отвертеться сложно, – твердо сказал он. – Так обиделись, что сдали родную сестрицу. Включая алиби, которое делали Марине в ночь двух убийств. Тоже ведь не осталось выбора: когда узнали, что Марина Петровна в положении, их усилия и жертвы оказались напрасны. Они стали нищими. И одураченными.

– Они спасали свою жизнь, – сказал Пушкин.

Василий Яковлевич вытаращил глаза.

– Это с чего вдруг?

– Марине Петровне не нужны свидетели ее преступлений. Если бы все получилось, как она хотела, и пристав Свешников оформил два дела о смерти по естественным причинам и одно самоубийство, семейное проклятие неизбежно забрало бы сестер. Причем быстро: беременность было не скрыть.

– А ведь в самом деле! – проговорил Лелюхин. – Но как же сестры не увидели, что Марина – в положении?

– Труднее всего увидеть то, что перед глазами.

– А сама мадам призналась?

– Все отрицает. Как же иначе?

– Суды с такими преступлениями не либеральничают, получит до двенадцати лет каторги.

Пушкин не согласился.