Похвалу Агата приняла со скромным достоинством.

– В какое положение меня поставили, когда в коридоре гостиницы сказали, что надо будет делать?! Вам не стыдно?

– Нет.

– О, как мило! Но почему же?

– Должны были узнать свою роль в последний момент.

– Это почему же?

– Потому, что вы – гений импровизации. У вас все получилось.

Его комплимент для сердца Агата был слаще конфет «Сиу и Кº».

– Что же теперь?

– Дело кончено, – ответил Пушкин. – Прочее будет решать суд.

Как часто бывает у барышень, не только у тех, кто осилил восемь рюмок, Агата погрузилась в мрачную меланхолию.

– Я была глупа, – проговорила она. – Слепа, наивна, беспечна. Никакой от меня пользы.

Пушкину мучительно захотелось прижать ее к себе и… ну, хоть погладить по головке. Как обиженного ребенка. Неприличный порыв был побежден.

– Вы сделали главное, без вас ничего бы не вышло.

– Что же это – главное?

– Видели Ольгу Петровну там, где и когда она не должна была быть.

– И это все?

– И ваш подвиг самопожертвования.

– И все?!

– Зоркий женский глаз и чуткое сердце, – добивал он насколько мог строго.

От корявого комплимента она презрительно отмахнулась.

– Да вы сами увидели. Только прикидываетесь простачком, я вас раскусила. – И Агата откусила огурчик, который вертелся на вилке.

В зале объявился Коччини. Фокусник блистал счастьем, как будущий жених богатой вдовы, в идеально отглаженном костюме с облачком новых бакенбардов. Заметив Пушкина, он намерился отдать глубокий поклон, как вдруг наткнулся взглядом на баронессу. Смутившись, Коччини замер, не зная, что делать дальше.

– Объявился, красавчик, – проговорила она с мрачной обидой.

Пушкин поманил. Коччини подошел и принял гордую осанку.

– Мое почтение, баронесса, – поздоровался он.

Ответа не последовало.

– Прошу знакомиться, медиум герр Кульбах, – сказал Пушкин, указывая на специалиста по изгнанию духов, и добавил: – Мадам Керн.

– Так это… утром… были вы? – проговорила она, закусив губку. Еще немного, и расплачется. Ее обыграл какой-то фокусник, а она даже не разгадала его под рыжим париком медиума и накладными бакенбардами.

Не замечая ничего, кроме своей персоны, Коччини остался доволен произведенным впечатлением.

– Недурно сыграно, не правда ли?

– Номер удался, – ответил Пушкин. – Голоса духов – выше всяких похвал. Чревовещанием владеете мастерски.

Коччини расцвел румяным цветком.

– Старался, как мог!

– Вижу, к магии готовитесь тщательно.

– Как же иначе, господин Пушкин!

– Например, нанеся визит старому приставу, узнали, что проклятия не было. А это значит, что снять его совсем просто.

Коччини изобразил вежливое смущение.

Перестав понимать, о чем идет речь, Агата дотянулась до графинчика, налила себе рюмку, что было вызывающе неприлично, и выпила залпом. К счастью, рукавом не занюхала, иначе почтенную даму за ближним столиком хватил бы удар. Но не ее супруга, который смотрел на редкостную барышню в полном восторге. За что получил под столом удар каблучком.

– Господин Пушкин, позвольте нескромный вопрос? – спросил Коччини фамильярно, как положено звезде.

– Хотите открыть секрет, как узнал, что герр Кульбах и вы – одно и то же?

– Буду крайне признателен!

– Очень просто, – ответил Пушкин.

Подождав, сколько было прилично, Коччини понял, что иного ответа не дождется, пожелал приятно провести время и торопливо покинул зал. После волнений он счел за лучшее отобедать в другом месте. Без сыскной полиции, баронесс и даже без невесты. Иногда мужчине надо остаться один на один с отличным обедом.

– И как же вы этого фокусника раз… раз-з-зоблачили? – все-таки справилась Агата.

Пушкин положил на тарелку мозги с хреном.

– Действительно просто, – сказал он. – Коччини заплатил за номер Кульбаха, но вместе их никогда не видели. В номере Кульбаха никто не жил. Утром девятнадцатого декабря Коччини подсунули под дверь записку, которая была предназначена не ему.

– А кому?

– Медиуму Кульбаху.

– От кого?

– От того, кто не знал, что они одно лицо.

– А зачем эта игра?

– На медиума должно было пасть подозрение в убийстве Григория Немировского. И не только его. К счастью, Коччини поторопился и разрушил весь план.

Агате оставалось только завидовать. Что она и сделала.

– Какой вы… – начала она и оборвала себя. – Какой вы черствый человек, Пушкин. Вот скажите, как поняли, как догадались, кто на самом деле убийца? А?

Какой бы ни была крепкой ее натура, но рекордное число рюмок и тепло потихоньку делали свое дело. Агата оперлась щекой о кулачок, глаза заволок сизый туман.

– Ну, признайтесь, Пушкин, как?

Мелькнула мысль: забыть про все и долго-долго рассказывать, как формула вывела на убийцу, чтобы она слушала и слушала его одного. Вместо этого Пушкин с мерзким скрипом стал ловить по тарелке скользкий гриб.

– Тайна сыска, – ответил он. – Никакие подробности и факты не могут быть разглашены постороннему лицу. По причине нанесения вреда судебному разбирательству.

– Кто постороннее лицо? – спросила Агата, повернув щеку на кулачке, будто искала этого постороннего. – Ах, это я для вас постороннее лицо. После всего, что пережила…

– Госпожа Керн, – начал он.

– Агата! – строго сказала она. – Меня зовут Агата.

– Агата… Не требуйте невозможного. Я чиновник сыска. А вам… Вам пора.

– Куда мне пора?

– На вокзал. Обещали уехать сразу после окончания дела.

Догадка, мерзкая и липкая догадка пробралась к ней в душу: он совсем не тот, каким она его выдумала. На самом деле он не гадкий и мерзкий, а черствый и холодный, как ледышка. И сердце у него из куска льда. Агата выпрямилась и посмотрела исключительно трезвым взглядом.

– Хотите, чтобы уехала?

– Выбора нет.

Она встала и только чуть коснулась края стола, чтобы не пошатнуться.

– Слово всегда держу, господин Пушкин.

– Позвольте проводить вас… у поезда.

– Не бойтесь, не сбегу и не останусь в вашей распрекрасной Москве.

– Не сомневаюсь. Надо вернуть вам одну вещицу.