– Мести? – Этого Вершина не понял. – За что?

– З‑за смерть твою безвременную. П‑погубили тебя обо… ротни?

Хвалис запнулся: его поразила новая ужасная мысль. А что, если отец, умерший, как ему сказали, но очевидно не лежащий спокойно под родовым курганом, явился искать мести ему ! Или матери. Потому что не одни оборотни, но и Замиля с Хвалисом, в конце концов, виновны в том, что Вершина стал жертвой подсадного духа.

– Да никто меня не губил! Я сам… сам решил уйти.

– К‑куда?

– Да сюда! – Вершина уже почти опомнился. – На Остров! Какой из меня теперь князь, коли я под порчей был! Теперь здесь живу.

– Жи… живешь? Так ты не умер?

Хвалис тоже немного отошел от потрясения и даже сделал шаг к отцу.

– Я жи… ну… телом живой. – Вершина слегка постучал себя по груди. Называть себя полностью живым он не имел права. – Но для угрян умер я. Теперь «в дедах». Вот, жи… сидим тут с матерью, – он кивнул на Замилю, которая подняла голову и переводила взгляд с одного на другого. – А ты‑то живой, скажи мне? Откуда взялся?

Вершина подошел к Хвалису почти вплотную. Духов он и здесь видеть не научился, а сын выглядел совершенно как все живые – только таким заросшим, грязным, оборванным и исхудалым, каким Вершина никогда свое злополучное чадо не видел. И правда, будто с крады сбежал.

– Батюшка! – Хвалис переменился в лице от облегчения. – А я думал… мне сказали… что умер ты. Я из Смолянска утек. Там одна баба… добрая… воеводская жена… жалела меня. Помогла. Дала с собой кой‑чего и челнок указала где взять. Не мог я больше в неволе жить, в чужой земле. Все думал, как тут матушка моя одна? Говорят, замучили ее, ума лишили…

– Как же ты добрался?

– Ясна… ну, та баба сказала мне, когда из Смолянска по Днепру на Оку купцы поедут. Я за ними и пристал. Плыл позади, чтоб им в глаза не бросаться и их из виду не терять. На Осьму пришел за ними, а там уж челн бросил, по лесу, по их следу пошел. Дорогу разведал, другой челн в какой‑то веси увел. А дальше уже знай греби вниз по Угре. Так и добрался.

– Сынок! – Вершина перевел дух и обнял его. – Живой! Слава чурам! А я только о тебе и думал! Как там, думаю, соколик мой…

– И ты жив, батюшка, слава чурам! Матушка! – Хвалис повернулся к Замиле. – Что она… узнает меня?

Вершина вздохнул.

– Да не сказать чтобы она кого узнавала… А гляди‑ка! Вроде ожила немного!

Он сам удивился: Замиля, прежде ко всему безучастная, сейчас сидела прямо, глядела в лицо то мужу, то сыну. Узнавания и радости на ее лице не было, но было некое внимание.

– Матушка! Взгляни на меня! – Хвалис опустился на колени перед бревном, где она сидела. – Я с тобой. Неужели не узнаешь? Может, мы тебя еще исцелим. Мне Ясна один корешок дала – хороший корешок, сильный. Говорит, от духов обороняет. Может, поможет тебе?

Он снял с шеи какой‑то маленький мешочек на ремешке и надел его на шею Замили.

Она вдруг вскрикнула и вцепилась в его руки. От этого пронзительного вопля и ее резкого движения Вершина невольно отшатнулся; Хвалис дернулся и упал на спину.

Перед глазами его вспыхнуло черное пламя, все тело охватил неистовый жар. Хвалис закричал, чувствуя давящую тяжесть: это повалилась на него Замиля, но он сейчас ничего вокруг себя не видел. Черное пламя разливалось по жилам, кожа как будто лопалась и тут же срасталась вновь, кости ходили ходуном, точно избу разносят по бревнышку и собирают нечто новое…

– Да что с тобой? – Вершина, взяв себя в руки, кинулся к жене, попытался ее поднять.

Она оказалась такой тяжелой, что он едва смог стащить ее с упавшего Хвалиса и опустил тут же на траву.

– Сынок! – Вершина взял Хвалиса за руку, но тот высвободился.

Кричать он уже перестал и лишь молча глядел в темнеющее небо.

Потом сел. Вершина смотрел на него, уже догадываясь, что произошло. Перевел взгляд на Замилю: она так и лежала, как он ее оставил, не шелохнулась даже.

Страшное подозрение заполнило душу. Переведя тревожный взгляд с парня на женщину, Вершина дрожащей рукой взял ее запястье, пощупал жилку. Ничего не нашел. Хвалис сидел неподвижно, глядя перед собой и не замечая, как рядом отец хлопочет над телом матери.

У Вершины так стучали зубы, что он не мог подобрать нижнюю челюсть.

– Т‑ты… – как недавно сын, он пытался обратиться к Хвалису и не мог.

Ибо не знал, к кому теперь обращается.

А тот медленно встал. Его шатало, как деревце под ветром. Он протянул руку, коснулся черных, с сильной проседью волос Замили под соскользнувшим платком. На его лице отразилось мучительное усилие, будто он пытался понять, кто перед ним.

– Сы… – заикнулся было Вершина, но прикрыл рот рукой.

Он все понял. Это не был его сын. Больше не был…

* * *

Бабка Темяна вернулась, когда было уже светло, а над Угрой висела плотная пелена тумана. Вершина, более прежнего за эту ночь постаревший и поникший, сидел перед избой один. Ему было не под силу поднять и принести тело Замили, к тому же он был совершенно разбит.

– Он ушел, – пробормотал Вершина, когда мать окликнула его и подошла.

Совершенно седой, с глубокими морщинами и запавшими глазами, он выглядел ровесником своей старой, но еще бодрой матери.

– Кто?

– Хвалис… ну… тот…

Темяна принюхалась. Обостренное чутье старой опытной волхвы улавливало в воздухе след. Нехороший такой след.

С трудом поднявшись, Вершина махнул рукой, призывая за собой, и повел ее на поляну.

Тело Замили так и лежало возле бревна: у Вершины хватило сил только перевернуть его на спину и выпрямить, пока не окоченело. Опустив веки своей злосчастной подруги, он покрыл ее лицо платком.

– От оно что! – Темяна сразу поняла, что случилось.

Дух выскочил из несчастной, а немолодое тело не вынесло такого потрясения.

– Но куда ж он делся? – Темяна в тревоге огляделась.

– Хв… Хвалис…

С трудом, подбирая каждое слово, потрясенный Вершина рассказал ей о внезапном появлении сына.

– И он ушел…

Ушел, не сказав отцу ни слова на прощание. Не взглянув более на тело матери. Тому, что вел теперь Хвалиса, не было дела до отцов и матерей, тем более мертвых. В этих двух телах он уже посидел, уже взял лучшее, что они имели, и хотел другого – помоложе и посильнее.

Но дух недаром провел время в этих двух телах. Он не просто сгрыз их жизненные силы – окрепнув и повзрослев, серый питомец давно погибшей ведьмы Галицы кое‑чему научился. Понял, что если задавить человека совсем, скоро тот станет непригоден. Лучше оставить ему немного свободы и сознания – чтобы сам заботился о себе. Но столько, чтобы не понимал, чью волю исполняет.