напоминавший о том, что климат здесь ближе к непальскому, а не к тому, что характерен для дельты Ганга.

По внешности Лебедя можно было догадаться о его европейском происхождении, но оно, казалось, с годами стерлось, уступив место чему-то универсальному, не зависящему от национальности и социального статуса. Этот низенький пятидесятилетний человек выглядел древним, как ископаемое прошлой геологической эпохи. Правда, взгляд за полупрозрачными стеклами очков вспыхивал любопытством и недоверием, и это, вместе с приподнятыми уголками губ, придавало его лицу ироничное выражение.

– Приветствую вас, – сказал он тоненьким голоском, не двигаясь.

Мерш не ответил. Как бы подобраться к этому гусю? Он удовлетворился тем, что поставил поднос на пол и сделал несколько шагов ему навстречу. Голые ноги против голых ног, условия равны…

– Я в’с ждал, – добавил Хамса.

Неожиданная деталь: у человечка был северный акцент, может быть даже бельгийский, и примечательная манера проглатывать некоторые слова.

– В самом деле? – удивился Мерш, прикидываясь дурачком. – Наверное, вам сообщили о нашем приезде?

– Разумеется, но даже и до этого были знамения.

«Вот оно что…» – подумал Мерш, не в силах избавиться от свойственного атеистам цинизма, которому здесь действительно было не место.

– Какие знамения?

– О, вам они показались бы ребячеством…

– С тех пор как я приехал в Индию, я чувствую себя мальчишкой на школьном дворе. Так что за знамения?

– У нас здесь есть пчеловодческая ферма. Последние несколько недель рой пчел рисует в воздухе наш символ. Точнее, символ Матери: это свастика, которая, к несчастью, со времен последней войны приобрела столь мрачное значение…

– Что еще?

– Словно вся природа хочет предупредить нас. Свастика видна на дне колодца, в волнующейся воде или в небе среди облаков… Мать вернулась.

Мерш не сдержался и воскликнул:

– Вы действительно думаете, что мой брат, который никогда не был в Индии до прошлой недели и слыхом не слыхивал ни о какой Ронде, может быть реинкарнацией вашей… гуру?!

Лебедь вздохнул:

– Важно, чтобы он сам в это верил. Ничего не выйдет, если он не будет убежден в своей миссии.

«В таком случае, – подумал Мерш, – нам ничего не грозит».

Прежде чем перейти к неприятным, даже убийственно неприятным вопросам, он сказал:

– Мать умерла в сорок восьмом году. Двадцать лет ожидания кажутся вам разумным сроком?

– Для реинкарнации правил не существует, – ответил Хамса со своим странным выговором. – Особенно в Индии, где время не имеет веса.

Мерш решил пока не обострять беседу.

– Мой брат не имеет ничего общего с духовными практиками.

– Мы его подготовим.

– Он католик.

– Мы тоже.

– Он ничего не знает об учении Матери.

– Он знает. Оно заключено у него внутри. Моя роль – разбудить его…

– И в чем состоит это учение?

Хамса поправил очки:

– Мать создала новую йогу, почти полностью мыслительную, назначение которой – пробудить божественное начало в каждом из нас. Благодаря этой практике человек может стать светом, слиться с абсолютной истиной и инициировать новую расу, Человека Нового, так сказать.

– Какая богатая программа!

– Вы спрашиваете – я отвечаю.

«Ладно, хватит шуток, – подумал Мерш. – Пора переходить к делу».

– Эрве плевать на ваши бредни.

– Пока – да, но его метаморфоза идет полным ходом.

– Вы правда в это верите?

– У меня нет причин не верить.

Мерш зашел с другого конца:

– А вас не удивляет… что Мать возвращается?

– Меня удивило бы обратное. Мать не является земным существом из плоти и крови. Эт’ дух, понимаете?

Новая провокация:

– Так ведь ваш дух тупо помер, разве нет?

Хамса не двигался, погруженный в созерцание пейзажа. У Мерша почему-то возникло ощущение, что это скорее горы наблюдают за ним, сидящим на подоконнике.

Мерш помнил рассказ Эрве о слухах, ходивших об убийстве Жанны де Тексье.

– От чего умерла мать? – настойчиво спросил он.

Не глядя на него, Хамса пробормотал:

– Ее убили.

Немного откровенности не помешает…

Мерш по-прежнему стоял. Сесть было некуда, если не считать подушек посреди этой просторной пустой комнаты.

– Как это произошло?

– Эт’ очень мрачный период в истории Ронды, я б’ предпочел не говорить о нем.

Мерш вздохнул:

– Падма должен был разъяснить вам ситуацию. Произошла серия убийств – в Париже, в Калькутте. Очевидно, что это связано с вашим сообществом. Мы совершили это путешествие, чтобы получить ответы, найти убийцу – но уж точно не для того, чтобы оставить моего брата у вас на попечении. Поэтому рассказывайте. Мать была убита, вы сказали? Хорошо. Это первое убийство, возможно, связано с недавними преступлениями.

– Невозможно.

– Позвольте мне об этом судить.

Хамса заерзал – точь-в-точь старый попугай на насесте.

– Все всегда толкуют о влиянии гуру на его последователей, – нехотя проронил он. – Но верно и обратное. Учитель может стать пленником своих учеников.

– Вы хотите сказать…

– Это ашрамиты убили Мать. Она была убита своими детьми…

Мерш уже не пытался что-нибудь понять в этой истории. Индия умеет застать врасплох, так что тут нечему удивляться.

– При каких обстоятельствах?

– Мать очень долго не выходила из своей комнаты. Работала над с’бой. Пыталась с помощью медитации пробудить частицу света, которую таит в себе каждая клеточка нашего тела, понимаете?

– Нет.

– Человек продолжает эволюционировать, и, по словам Матери, следующим этапом его развития станет осознание божественного присутствия внутри его самого.

– Все это не объясняет, почему ученики ее убили.

– Она больш’ не оправдывала их ожиданий. Не стало ни даршанов, ни проповедей. В ашраме у учеников есть внутренняя потребность контакта со своим духовным учителем. Они находятся в состоянии полной зависимости.

«Что ж, по крайней мере, в ясности ума ему не откажешь».

– Если гуру больше их не направляет, они чувствуют себя потерянными и даже могут сойти с ума… Именно это тогда и произошло. Окрестные жители и ученики однажды ночью пришли к ней, настойчиво требуя даршана… Им нужно было увидеть Мать, дотронуться до нее, набраться новых сил.

Мерш попытался представить себе описываемую сцену, и, на удивление, это ему удалось. В Королевстве до сих пор царила атмосфера благоговения, смешанного с безумием, и ночное линчевание выглядело вполне правдоподобным.

– Они пришли в темноте – с оружием, инструментами, битыми бутылками… Они вторглись во «Дворец Радости» – так называется резиденция Матери, – как раз туда, где мы сейчас находимся. Они проникли в ее спальню и живьем содрали с нее кожу… – Он остановился. Даже спустя двадцать лет воспоминание об этой Вальпургиевой ночи все еще заставляло его содрогаться. – А потом они ее съели.

– Съели?

– Да, они съели ее плоть, кости, волосы. Они хотели, чтобы Мать наполнила их, жила в них…

Ашрамиты в пропитанных кровью рубахах, стоящие на коленях вокруг разорванной на куски старухи… Черт побери, Индия когда-нибудь опомнится?

– Откуда вы все это знаете?

– Я был там. В спальне Матери. И стал свидетелем бойни.

– Они вас пощадили?

На лице Хамсы появилась слабая улыбка.

– Мне удалось от них ускользнуть. Я забрал все записи и сбежал в Ганкток, что в Сиккиме, а потом перешел границу и несколько лет прожил в Бутане.

– Не понимаю. Вы прятались?

– Я прятал записи Матери.

– Почему?

– Они отражают последнее направление ее мысли, а ученики не были готовы услышать это послание. Послание о независимости