«Деревня разбредается, деревня уходит. Это знают все, всех это волнует — кого искренне, кого, может быть, и притворно, — говорил он Валерию Фомину. — В этом уходе я вижу только потерю. И в свое время мучался этим, кричал, призывал… Наивно! Жизнь сильнее наших заклинаний, ее законы неподвластны, непреодолимы. И что прежняя деревня уходит и уйдет, это ясно теперь, как Божий день. Но куда она приходит и к чему придет в конце концов? Вот вопрос. И эта сторона проблемы теперь-то и волнует меня более всего».

А вот про главного героя: «Мой Егор, уйдя из деревни, потерял все. Его понесло по жизни, как ветром сломанную ветку. Выпавшего из родного гнезда, его прибрали к рукам нечистоплотные люди. Приласкали, приголубили в трудную минуту — зло-то, оно всегда хитрее, активнее воюет за человеческую душу. И Егор стал вором. В этой горькой истории меня интересует крестьянин. Крестьянин, утративший связь с землей, с трудом, с теми корнями, которыми держится жизнь. Как случилось, что человек, в жилах которого течет крестьянская кровь, кровь тружеников, человек со здоровой нравственной биологией, привитой ему крестьянской средой, вдруг вывихнулся, сломался?»

Это был его долг перед собственной судьбой, которой столько раз грозило и с которой лишь чудом не произошло то же самое — вывихнуться и сломаться, и не только в силу трагических жизненных обстоятельств, но и самого характера человека. «Оттого, может, и завела его житейская дорога так далеко вбок, что всегда, и смолоду, тянулся к людям, очерченным резко, хоть иногда кривой линией, но резко, определенно».

Шукшин эту резкость хорошо чувствовал. Сам таким был.

«Калина красная» была снята в кратчайшие сроки. Между началом съемок и выходом фильма на экран прошло меньше года (для сравнения, и «Странные люди», и «Печки-лавочки» делались с учетом редактуры не меньше двух лет). Опубликованные ныне документы замечательно показывают, как в общем-то легко фильм проходил сквозь студийные обсуждения по контрасту с тем, сколь трудно шли предыдущие шукшинские работы.

Тридцатого января 1973 года на «Мосфильме» был одобрен литературный сценарий. 8 февраля цветной широкоэкранный фильм «Калина красная» включен в тематический план студии. 14 февраля вышел приказ директора «Мосфильма» Сизова о запуске фильма в режиссерскую разработку и определена смета в 362 тысячи рублей (потом и без того невысокая эта цифра оказалась снижена). Так же гладко прошло обсуждение режиссерского сценария, если не считать завязавшейся между членами худсовета дискуссии о том, есть ли в СССР мафия и кто убил Егора. 1 марта вышел приказ о запуске лирико-драматической комедии, как попросил Шукшин именовать в подготовительный период свое будущее творение (с таким определением согласился и Бондарчук, полагая, что оно «поможет вернее выдержать атмосферу фильма, не усугублять излишне трагических интонаций», а Шукшин, некогда бившийся за «чистоту жанра», теперь наученный горьким опытом, действовал по принципу «хоть горшком назови, только дай снимать»).

В течение месяца определились с актерами, в апреле съемочная группа приняла на себя обязательство закончить производство фильма в текущем году и, как показали дальнейшие события, — действительно закончила, деньги сэкономила. Но то, что гладко смотрелось на бумаге, обернулось колдобинами в жизни и чудовищным напряжением режиссера, который — впечатление такое — уже не мог остановиться, а мчался, светился и сгорал, как сгорает небесный камень, входящий в плотные слои земной атмосферы.

Это пусть и не слишком оригинальная метафора, но вот та реальность, которая за ней стоит. «Не долечившись, Шукшин прямо из больницы, без всякого подготовительного периода, с чудовищной съемочной группой, куда “Мосфильм” щедро свалил весь свой кадровый шлак, мчится в Вологодскую область догонять ушедшую натуру для “Калины красной”», — писал Валерий Фомин.

Шукшин и в самом деле торопился: ему нужно было успеть застать и заснять весну.

«Я жив-здоров. Снимаю картину. И сам в ней опять играю, — сообщал он матери в мае 1973 года. — Тяжелее, конечно, но уж брать тяжесть, так всю сразу. Ничего, даст Бог, все будет хорошо».

«Я снимаю картину “Калина красная”. Живу в старинном русском Белозерске (ему в июле этого года будет 1110 лет, старше Москвы), здесь пока холодно, но красиво. Весь край озерный, очень русский, грустный, прекрасный. Здесь тихо», — писал старшей дочери Катерине, той, что за год до этого стала Шукшиной.

«Снимаю тут полным ходом — часов по 12 в день. Устаю, но дело идет, хотя опять кое-кому могу не угодить, — признавался в письме сестре. — Но и угождать как-то противно, я бы сумел, да с души воротит».

То, как снималась «Калина красная», как отказалась играть роль матери Егора актриса Вера Марецкая и вместо нее сняли жительницу деревни Офимию Быстрову, чья жизненная история поразительным образом совпала со сценарием фильма, как драматически снимали на глазах у толпы зевак окончание картины со сценой на пароме и чудом избежали смертоубийства — все это факты широко известные. О них очень интересно написал в мемуарах Анатолий Заболоцкий, и любой, интересующийся подробностями, легко их найдет.

Вспоминал съемки последнего шукшинского фильма и «местный житель» Василий Белов, прибывший по такому случаю из своей Тимонихи в окрестности Белозерска:

«…ощущалась какая-то подкожная грусть, я видел его нутряную усталость. Картина, видимо, совсем его вымотала. В штабе съемочной группы в Доме колхозника он поспешно распорядился, кому что делать, раздраженно объяснился с нерадивым мосфильмовским работником. Ощущалась не только физическая усталость Макарыча, но и моральная. Он был раздражен политикой “Мосфильма” в отношении “Калины красной”. То пленку дают второсортную, то плохую аппаратуру. То слишком долго не проявляют отснятый материал, а затем торопят снимать и требуют план. Кое-кто из актеров не приехал. Саботажники проявлялись внутри сложившегося съемочного коллектива. Кому-кому, а уж Макарычу-то было понятно, какое крушение потерпел российский корабль. Тоска стыла в глазах Шукшина, когда он снимал документальные кадры в деревне под Белозерском… На другом берегу озерка стояла заброшенная церковка. Мы съездили туда на лодке. Макарыч выбрал для этого время. Вот и тот пригорок, на котором пластался от горя шукшинский герой. Пластался, по сути, не персонаж “Калины”, а сам Шукшин…

В заулке между двумя избами снимали незначительный эпизод. Заболоцкий со своей камерой нервничал, стоял на стреме, а Макарыч застопорил съемку, ему чем-то не понравился сценарный текст. “Придумай мне диалог, надо две-три живых фразы!” — обратился он ко мне и объяснил, что надо было переделать в разговоре родителей Любы. Я отказался. Тогда Макарыч сел на крылечко соседнего дома с карандашом и рабочей тетрадью. (Да, он на ходу придумывал во время съемок новые сценарные диалоги, сочинял новые эпизоды.) Все отошли в сторону. Ждали. Он сидел минуты две, не больше, черкал что-то в тетради. Затем порывисто встал, поговорил с двумя актерами, с оператором. И вдруг скомандовал: “Начали. Пошел!”