– Этот мальчишка… эта дрянь, которую ты, Отец, повелел когда-то беспятым привести к Еси, – едва слышно произнес Стынь, почитай, что в само ухо Першего. – Я просмотрел по оставленному отображению времени, он избил девочку. Это тоже входило в наши замыслы?

– Не надо было тебе просматривать ушедшее отображением, сие весьма для тебя вредно, – голос Першего потерял всякую властность и наполнился одной любовью, а руки ласково приголубили дотоль приглаженные змеей волосы сына. – А по поводу этого мальчишки… Знаешь, моя любезность, в будущей плоти Крушеца, подле него будет все меньше и меньше искр. Они растворятся в месиве кусков, лохмотков, шматков… в месиве отребья. И хорошо, если наш малецык, увидит такое днесь, разберется в том процессе, как можно раньше. Я, конечно, не предполагал, что мальчишка… или как ты выразился, дрянь, такое сотворит с девочкой, но он, будучи обрывком, несомненно, еще бы себя показал. Одначе, Круч не дал того ему содеять, ибо воспользовался, наконец, своими божественными способностями. И прошу тебя, мой дорогой, не тревожься за Еси, Асил и Круч о ней позаботятся. Пускай, так как то, малецык, поверь, не продлится долго… Я этому не позволю.

Перший медленно выпустил из объятий сына, и, отступив назад очертил руками коло. И тогда позади Стыня пурпурное облако-кресло резво распавшись на два текучих дымчатых рукава, стремительно долгими лепестками вырвалось вверх и вперед, да в доли секунд окутало тело Бога, кажется, погасив и сияние его темно-коричневой кожи с золотым отливом, и черного сакхи. Стынь плотно укутанный пурпурными испарениями, надрывно дрогнул так, вроде подогнулись в коленях его ноги и порывчато сомкнул глаза.

– Бесценный мой Опечь, – прозвучал и вовсе приглушенный, если не сказать отдаленный голос Першего, воспринимаемый Стынем как легкая дымка. – Прошу тебя перемести нашего дорогого малецыка в дольнюю комнату пагоды. Трясца-не-всипуха не выводить Господа Стыня из коматозного состояния, до особых моих распоряжений… Надобно, чтобы он отдохнул.

– Слушаюсь, Господь Перший, – скрипуче-пискляво отозвался кто-то в ответ и тотчас наступила плотная тьма.

Уокэнда заставила Есиславу выпить из деревянной с высокими бортами мисы сваренный над костром в большом казанке терпко-вязкий отвар. Девушка уже который день находилась в вигваме Уокэнды. Который, потому как в царящем на небе сумраке было сложно понять, сколько прошло суток со времени гибели Луны. И все это время вельми мучилась болью… Не только в сломанном носу, вывихнутом плече, вывернутых, куда-то в бок пальцах на правой руке, но и не проходящей дергающей боли в груди, голове и левом глазе. Уокэнда, хоть и считалась в своем селении шаманкой, кроме как поить лекарственными отварами да бить в ударный инструмент в виде обода и натянутого на него кожей, у дарицев величаемого бубен, толком лечить не умела. Посему Есиньку изводила боль, а последнее время еще и озноб, который, судя по всему, появился от разрыва каких-то органов, так как она почасту отхаркивалась кровью. В связи с тем шаманка решила провести особый обряд и призвать в помощь древних существ, которых называла ваканами. Считалось у племени манан, куда и попала юница, что ваканы сумеют даровать ей не только здоровье, но и коли она того будет достойна и силы, и новое имя, ибо Есислава не выговаривалось на их языке.

Плотный серый дым, выпорхнув из костра, особой едкостью наполнил вигвам, вход в каковой ноне прикрывала тканевая подстилка, погрузившая его внутренность в еще более мрачную пучину. Уокэнда, ноне водрузила на голову высокий убор, из пролегающего обода коего вверх устремлялись разноцветные, длинные перья, а со стороны ушей отходили два изогнутых коротких рога, верно когда-то носимые оленем. Длинная рубаха с долгими рукавами трепыхалась по глади земляного пола, так как подстилки были убраны, всяк раз когда шаманка ступала аль резко приседала. Еси лежала на трех толстых шестах схваченных меж собой тонкими брусочками, прямо обок костра.

– Ютака… нави ютака… пейоти! – зычно пропела Уокэнда, хотя ее хриплый голос, днесь в царящем чаде вышел раскатисто приглушенным, точно кто-то ухватив за горло, резко его придавил.

Монотонно ударяя в бубен, шаманка принялась кружить подле лежащей юницы, описывая коло, иноредь кончиками перьев задевая свод вигвама. Долгий подол ее одеяния, проскальзывая по земляному полу, касался не только Есиславы, но и самого костра, вспенивая собственно дым, и искры полымя, опахивая жаром все кругом.

По первому, после выпитого отвара, на юницу напала вялость, не только на ее конечности, но и в общем на тело. Ослабевшая плоть миг погодя, вздрогнув, обездвижилась, из нее ушло, кажется, всякое течение жизни, крови, и вмале Есинька перестала ощущать себя, впрочем, вместе с этим голова почему-то медлительно набухла. Лицо явственно отекло, слегка выкатились вперед очи и набрякли губы, язык же отяжелел… и стал неповоротливым, неподъемным. Еще мгновение и девушка принялась дышать через раз, ибо и в ноздрях появилась отечность, мешающая доступу воздуха. Теперь вся боль из тела переместилась в голову… в недра головы… Сердце прекратило на доли секунд свое биение, а посем, стало подавать о себе знать малыми и какими-то скачкообразными ударами.

Густой дым, наполнив вигвам вместе с движением Уокэнды, ее мощными хриплыми возгласами и ударами бубна вроде стал вязким… заколыхался справа… налево… а малость спустя и вовсе повис частыми, плотными кусками. И тотчас шаманка резко дернулась, будто ее огрели чем по голове, и стремительно повалилась к входу вигвама, прикрывая упавшим телом доступ в него. Куски вязкого дыма, зримо колыхнувшись, расползлись в стороны и тогда Еси, все поколь владеющая собственными глазами, хотя несколько и выпученными, увидела пред собой яркую красно-золотую искру, а засим мгновенно пред ней появились два существа. Они были низкого росточка и обобщенно напоминали людей… Одначе, в степенно застилающимся тягучей болью мозгу девушки возникла острая мысль, что те создания не есть люди. Видимо не более четверти минуты, той тягостной боли… как теперь поняла Есислава острой, наполнившей ее туманящийся взор смаглым сиянием и она четко увидела те творения, которые шаманка величала ваканы. Они имели весьма короткие в сравнение с телом руки и ноги, заканчивающиеся клювами птиц, представляющие из себя единый, роговой чехол. У вакан было сразу три руки. Две выходили из плечевых суставов, а третья достаточно долгая, точно выросла из места стыка лопаток на спине и смотрелась мудрено так загнутой, проходящей над правым плечом. Большая голова, завершающаяся на затылке тупым углом, а потому имеющая форму куба, поместилась сразу на плечах, понеже ваканы не имели шеи, и слегка клонили тело вниз. На вытянутом лице явственно имелись два зеленых глаза, приплюснутый нос и широкий да единожды раскрытый рот, где два ряда мелких треугольных зубов украшали черные, крошечные жемчужины. Цвет кожи созданий был, несомненно, черным, близким к Димургам, однако при этом их головы, тело, конечности купно расчерчивали желтые линии. Волосы ваканам заменяли короткие, ладно приложенные друг к другу, сине-зеленые перья птиц.

Обступив Еси с двух сторон ваканы, точно исследуя, принялись касаться ее клювами, изредка вжимая плоть вглубь. Одно из созданий нежданно резко придавило к лежаку голову юницы, приставив клюв прямо ко лбу, и тем, похоже, сделав и вовсе окаменевшей ее телеса. Меж тем иной вакан протянув раскрытый клюв, тот самый, что венчал третью руку выходящую со спины, не мешкая воткнул его в распухший нос Еси, также гулко щелкнув им. И тотчас хрустнул нос юницы, по-видимому, приобретая положенную ему форму. Также стремительно оказалась поправлена выбитая из плечевого сустава рука, оная по первому была крепко сцеплена раззявленым клювом, а посем явственно хрястнув, вошла в свое изначальное положение.