И, твердо глядя на него, закончил свой рассказ:

– Ну, Джамуха-нойон, пора тебе поднимать ханское знамя!

Джамуха быстро налил всем из медного кувшина вина, высоко поднял свою чашу:

– Ну, мои нагаса, наконец-то пришло наше время.

Поздним вечером, когда потухала заря на западных горах, они, вдоволь набив животы вином и мясом, обговорив до мелочей то, как дальше будут действовать, пришли к заключению: Джамуха сам поговорит с керуленскими нойонами, призовет их встать под его ханское знамя, а киятские нойоны возьмут на себя борджигинов.

На прощание, когда гости, толпясь у коновязи, садились на коней, Джамуха твердо уверял их:

– Знайте, что в моем ханстве вы будете самыми первыми людьми. Я не забуду древнее правило: дядья по матери ближе сородичей по отцу.

– А мы будем держать своих борджигинов в узде. – Алтан, сидя в седле, тряс кулаком. – Пока мы с тобой – они никуда не денутся. А борджигины, сам знаешь, большой вес тебе придадут. Без них какое может быть ханство?..

Джамуха проснулся рано утром. Голова была свежая, похмелья не чувствовалось, словно не пировал он до ночи с киятскими нойонами. Вспомнил о пришедших к нему борджигинских улусах, и снова счастьем и восторгом заполнилось все у него в груди, он невольно улыбнулся, ощущая прилив теплого, радостного чувства…

«Выходит, и вправду в глазах монголов я теперь большой нойон, могущественный властитель! – торжествующе думал он. – Разве пришла бы ко мне такая уйма народа, если это не так?.. И вот, пятьдесят тысяч людей, пятнадцать тысяч войска вдобавок к моим! Теперь-то уж я первый человек в племени, никто со мной не сравнится…»

От избытка радостных чувств он с силой отбросил одеяло, вскочил, накинув лежавший рядом красный халат, подарок Алтана. Подойдя к бочонку на женской стороне, зачерпнул березовым ковшиком крепкий, бьющий в нос айраг.

Выпив полковша, утолив жажду, он вернулся на место, лег на спину, заложив обе руки под затылок, стал думать.

Еще с предыдущего разговора с Алтаном, когда тот впервые высказал ему мысль о ханстве, Джамуха загорелся душой и решил добиться своего во что бы то ни стало. Алтан тогда объяснил ему положение в племени, подробно разложив все по косточкам, убедил, что дело это вполне достижимое.

Теперь же, когда тот сдержал свое слово и борджигины действительно пришли в его улус, Джамуха окончательно поверил, что перед ним дорога открыта. Все было готово для того, чтобы поднять ханское знамя. Джадаранский род полностью был в его руках. Он знал, что дядья теперь боятся его как огня и во всем будут послушны, без раздумий пойдут туда, куда он укажет. В этом, размышляя наедине с самим собой о происшедших событиях, он видел свой великий подвиг: все-таки сумел полностью занять отцовское положение! Если бы тогда он не осмелился, промедлил и упустил решающий миг (когда схватился за нож и пустил его в ход), не было бы его нынешнего могущества, не достиг бы он верховенства в своем роду. Оценивая случившееся в тот день – то мгновение, когда его рука почти независимо от его разума потянулась к ножу и не дрогнула, – он стал считать его началом своего восхождения. Как бы там ни было, с тех пор два тумэна воинов были в полной его воле. Это было залогом того, что теперь и остальные керуленские нойоны будут так же покладисты с ним, как прежде с его отцом.

«Теперь-то они узнали истинное мое нутро, – мстительно думал он, вспоминая свой разговор с ними прошлой осенью. – Тогда они без почтения говорили со мной, поучали, пытались мне навязать свое, но теперь, наверно, в штаны наложили, когда услышали, что я сделал со своими дядьями. Поняли, что я непростой человек, что с любым из них могу расправиться, кто встанет на моей дороге…»

Но и этого было еще недостаточно, чтобы взойти на ханский трон: оставалась другая половина племени – по старой памяти считавшаяся первенствующей – борджигины. И вот, благодаря киятам почти половина их пришла к нему, а по следу их, как его уверял Алтан, придут и другие. И Джамуха, ясно видя всю благоприятность своего положения, был настроен решительно, понимал, что медлить больше нельзя: все вокруг зыбко, на ходу все меняется, и будет ли потом у него такая возможность, никто сказать не может.

Тонко прищурившись, все так же лежа на спине и неотрывно глядя на маленький сучок на жердочке потолка, он выносил окончательное решение: «Надо все проделать как можно скорее, чтобы потом не пожалеть. Я не упустил того единственного мгновения, чтобы взять в руки свой джадаранский род, а теперь не должен упустить эту благоприятную пору, чтобы стать монгольским ханом…»

Об анде Тэмуджине он после первого разговора с Алтаном о ханстве бесповоротно решил: «Как ни посмотри, хоть мы и анды, и давали клятву друг другу, а разные у нас дороги. Враждовать с ним не буду, но у меня свой путь, и больше не буду оглядываться на него…»

Однако, обдумывая предстоящий разговор с керуленскими нойонами, он невольно возвращался к мысли о Тэмуджине, размышлял, как бы проделать все это подальше от его глаз: не хотелось, чтобы тот прямо сейчас узнал о том, что он призывает нойонов под свое знамя.

«Пусть потом узнает, когда все свершится, – неопределенно думал он. – Так будет лучше…»

Поэтому, хотя поначалу он собирался пригласить нойонов к себе в курень, чтобы показать им свое величие и богатство, угостить всех до отвала, одарить каждого, а потом и выразить им свою волю, позже решил воздержаться от этого. «Лучше поговорю с ними в другом месте, может быть, у тех же джелаиров, как тогда, осенью, – подумал он. – Зато смогу держаться свободно, без оглядок».

Джамуха оделся и вызвал сотника охраны. Тот пришел, коротко поклонился и стал неподвижно. Сквозь бесстрастный взгляд воин внимательно присматривался к нему: в добром ли духе молодой нойон, чего от него сегодня можно ждать.

– Поедешь к джелаирскому Тохоруну, – строго сказал Джамуха, оглядев его с головы до ног. – Да оденься прилично, чтобы всем было видно, что это посол джадаранского нойона, а не чей-то пастух… Передашь ему, что завтра в полдень я буду у него, пусть соберет тех, кто был у него осенью. Скажи, что разговор будет важный и касается всех, поэтому пусть нойоны прибудут без задержки.

«Отныне нужно говорить со всеми построже, ханское слово должно быть твердым, как железо», – подумал он, невольно поднимая голову выше.

Сотник снова поклонился и хотел выйти, но Джамуха раздраженно остановил его:

– Подожди, я еще не все сказал. Пошли людей к моим дядьям, пусть сегодня перед вечером прибудут ко мне. Иди.

Тэмуджин шесть дней провел на северной стороне Керулена, на летних урочищах, осматривая травы и деля пастбища между стадами и табунами. Близилась перекочевка, а количество поголовья за минувшую зиму изменилось, и старое разделение пастбищ теперь не годилось. Еще в начале весны Кокэчу вместе с джадаранскими шаманами смотрели по звездам и вывели лучший день для кочевки – шестнадцатое число месяца мангир[26]. Тогда и договорились Тэмуджин с Джамухой в назначенный день вместе перейти на летние пастбища.