На встречу с керуленскими нойонами Джамуха взял всех своих дядей, чтобы показать, что теперь многочисленный джадаранский род полностью находится в его руках. А еще керуленские вожди должны были уяснить, что если джадараны в полном составе взялись за дело, значит, они просто так не отступятся и лучше им не перечить, чтобы не навлечь на себя их месть.

В ночь перед поездкой Джамуха собрал дядей у себя и объявил им о своем намерении стать ханом, рассказав о событиях на Ононе и о прибытии в его улус борджигинских родов.

Коротко объяснив суть дела, он строго предупредил:

– Завтра все поедем к джелаирам, там соберутся керуленские нойоны. Говорить с ними буду сам, а вы без нужды в разговор не лезьте, сидите молча. Если надо будет, я дам знак, и тогда уж не молчать и не лепетать под нос, а криком осаживать тех, кто будет против меня. Напомните им, как они в прошлом году прибежали к нам спасаться от борджигинов. Грозите, что если они сейчас откажутся присоединиться к нам, то пусть никогда потом не просят помощи, пусть их живьем съедают враги… Этим вы поможете мне поднять наш род. Вам ведь лучше называться ханскими сородичами, чем простыми нойонами, так или нет?

Те, изумленные новостью и дерзкими его помыслами, едва успевали осознавать смысл его речений и кивали согласно, поддакивали.

Ранним утром в сопровождении сотни охраны они выехали на восточную сторону. Джамуха ехал впереди, конь его трусил легкой дорожной рысью, а он, будто отрешившись от всего на свете, молчал всю дорогу. Суженными глазами оглядывая гребни ближних сопок, освещенные лучами поднимающегося солнца, он нетерпеливо покусывал губы, обдумывал предстоящий разговор. Перед дорогой он побрызгал западным добрым богам, прося помощи в трудных переговорах, и позволил себе выпить чашу арзы, чтобы поднять себе дух. Но хмель скоро выветрился из головы, а на душе, неведомо откуда появившись, поселилась какая-то гнетущая тревога. Как ни крепил он в себе твердость и решимость, как ни твердил себе, что сейчас он сильнейший из всех монгольских нойонов, внутри у него все же таилось какое-то расслабляющее, вяжущее ощущение неуверенности. Он гнал от себя это предательское чувство, бодрился, но оно не исчезало, сидело там, то усиливаясь, то ослабевая, и словно предрекало ему что-то нехорошее, страшное. Словно какой-то дух, добрый или злой, предостерегал его, говорил ему: «Не лезь в это дело, погубишь себя на этом пути».

Тяготили его и мысли о том, что нечестно поступает по отношению к Тэмуджину. Невольно он съеживался в душе, представив, как тот воспримет его поступок, когда узнает обо всем. Будто наяву слышался его удивленный голос: «Зачем ты это сделал, анда?» И от стыда он готов был провалиться сквозь землю.

Тревожил и предстоящий разговор с керуленскими нойонами. Заранее представлял он суровые, недоверчивые лица пожилых, многое повидавших в жизни нойонов – таящие насмешку, презрение… Смущала его разница между тем, что он говорил им в прошлый раз, осенью, как вел себя перед ними, и тем, что он должен был говорить и как должен был держаться перед ними сейчас. Тогда он был согласен с ними во всем, поддакивал им, когда они отвергали предложение Тэмуджина объединяться, устанавливать в степи общий порядок, а теперь самому приходилось призывать их почти к тому же – вступить в его ханство. Нойоны могли на это указать, спросить, почему он так переменился, а у него не было ясного ответа на это.

Вздохнув, он мысленно махнул рукой: «Обратного пути уже нет. А тому, кто хочет стать ханом, верно говорит Алтан, не нужны сомнения. Буду давить изо всех сил, и пусть кто-нибудь попробует мне противиться. Сами они что, честные и праведные, что ли? Все обманщики, каждый за свою шкуру печется. Потому и нечего считаться с ними, гадать о том, что они подумают».

Солнце приближалось к зениту, когда они прибыли в джелаирский курень. Спускаясь с западной стороны по склону сопки, они увидели тут и там по окрестностям кучки вооруженных людей с лошадьми, посиживавших у костров, – это были нукеры других керуленских нойонов, прибывших на совет.

Оставив охрану неподалеку от крайних юрт, они с несколькими нукерами въехали в курень. Было видно, что народ взбудоражен большим собранием нойонов. Между юртами сновало множество людей, они стояли кучками, пристально оглядывая приезжих. Чем ближе к середине куреня, тем больше народа виднелось вокруг.

У нойонского айла собралась большая толпа. На солнечной стороне юрт посиживали старики, мужчины помоложе стояли кругами, всюду сновали подростки. Люди будто нутром чуяли, что неспроста собрались нойоны и сейчас решается что-то важное, касающееся всех.

В айле у коновязей толкались разномастные лошади. Взбрыкивая, кусаясь между собой, они злобно храпели, то и дело издавая тонкое, переливистое ржание. На внешнем очаге под большим котлом горел огонь, женщины, перекрикиваясь, бегали из юрты в юрту, хлопотали; пахло вареным мясом.

Джамуху с дядьями, видно, давненько сторожили двое младших сыновей Тохоруна, парни лет тринадцати-четырнадцати. Они тут же, завидев его, кинулись к нему навстречу, с поклонами взяли его коня под уздцы, помогли сойти с лошади.

Скоро из большой юрты вышел сам Тохорун. С широкой улыбкой разводя руки, будто встречая самых дорогих гостей, он приветствовал:

– Уважаемые соседи, давненько вы не были у нас.

Из молочной юрты выскочила его жена, полная женщина с красивым прежде, как было видно, но уже начинающим портиться от морщин лицом.

– Проходите, проходите в дом… – с многократным поклоном приговаривала она.

Вдвоем они почтительно провели их в юрту, пропуская вперед. Джамуха, еще перед въездом в курень напустивший было на себя строгий, неприступный вид, собираясь всем показать свой суровый нрав, увидев подчеркнутое радушие хозяев, не выдержал и тоже улыбнулся, приветливо кивая им.

В просторной юрте, расположившись вдоль стен, посиживали около двух десятков нойонов. Перед ними стояли столы, тесно заставленные блюдами.

В пышных одеждах, собольих и лисьих шапках, нойоны неторопливо беседовали в ожидании начала совета. В основном это были те же, что и прошлой осенью: джелаиры, олхонуты, одноглазый элджигинский старик со своими, чжоуреиты, тархуды. Были и те, которых на прошлом совете Джамуха не видел: пятеро дурбэтов, четверо абаганатов, трое эхиресов, трое генигесов…

Эти были те самые генигесы, которые в позапрошлом году во время бегства борджигинов от онгутов вниз по Онону, настигаемые врагами, просили помощи у Таргудая, а тот, мстя им за прошлые споры, ответил: «Не буду я вам помогать, погибайте на этих холмах…» – и тем ничего не осталось, как перейти на сторону врагов. После, в прошлогодней войне между северными и южными монголами, они были на стороне южных, керуленских, да так до сих пор и оставались среди них…

Хозяин провел новых гостей на хоймор. Джамуху он усадил рядом с собой, пониже – его дядей. Керуленским нойонам, не ожидавшим, что джадараны нагрянут всей толпой, пришлось потесниться. Скрывая досаду на лицах, они молча ужимались, толкаясь, пересаживались в сторону двери.