Врачи сказали, что прогулки — лучшее лекарство для его ноги, но Том и так гулял бы. В нем поселилось нечто неугомонное, нечто, приобретенное во Франции, требовавшее ежедневных упражнений. С каждым шагом по мостовой становилось немного легче, и он радовался освобождению, хотя и знал, что оно лишь временное. В то утро, стоя на вершине Примроуз-хилл и наблюдая, как рассвет закатывает рукава, он любовался зоопарком, зданием Би-би-си и куполом собора Святого Павла, четко выделявшимся на фоне разбомбленных окружающих зданий. В пору самых жестоких налетов Том лежал в больнице. Тридцатого декабря к нему заглянула сестра-распорядительница с «Таймс» в руках (к тому времени ему позволили читать газеты). Она ждала у койки с самодовольным, но доброжелательным видом, и не успел он дочитать заголовок, как объявила сие деянием Господа. Том признал, что купол сохранился чудом, однако счел это обычной удачей. Что это за Бог, если Он сохранил только здание, в то время как вся Англия истекает кровью? Но ради сестры он одобрительно кивнул: не хватало только, чтобы на основании богохульства она нашептала врачу о нездоровом состоянии его ума.

Зеркало стояло на карнизе узкого створчатого окна. Том, одетый в майку и брюки, наклонился к нему, катая по щекам огрызок мыла для бритья. Он бесстрастно следил за пятнистым отражением в рябом стекле; молодой человек задирал голову, чтобы молочный солнечный свет лег на щеку; осторожно водил бритвой вдоль челюсти, раз за разом; вздрагивал, подбираясь к мочке уха. Парень в зеркале ополоснул бритву в лужице воды, чуть встряхнул ее и приступил к другой стороне, приводя себя в порядок перед визитом к матери в день ее рождения…

Том осекся и вздохнул. Осторожно положил бритву на подоконник и оперся обеими руками об изогнутый край раковины. Сощурился и начал привычный счет до десяти. С тех пор, как он вернулся из Франции, и особенно после того, как выписался из больницы, с ним часто случалось это смещение. Он словно оказывался снаружи, наблюдая за собой и не в силах до конца поверить, что молодой мужчина в зеркале с приятным, спокойным лицом и целым днем впереди — действительно он. Что опыт минувших восемнадцати месяцев, картины и звуки — ребенок, боже мой, мертвый ребенок, одиноко лежащий на французской дороге, — сокрыты за этим по-прежнему гладким лицом.

«Ты — Томас Кэвилл, — твердо сказал он себе, досчитав до десяти. — Тебе двадцать пять лет, ты солдат. Сегодня день рождения твоей матери, и ты собираешься обедать у нее». На обеде будут его сестры, старшая — со своим малышом, Томасом, названным в его честь, и, конечно, его брат Джоуи; не будет только Тео, которого с полком послали на учения на север, откуда он пишет жизнерадостные письма о масле, сливках и девушке по имени Китти. Все они будут такими же шумными, как обычно, или, по крайней мере, военными версиями себя самих: никаких вопросов, никаких жалоб, кроме, может, шутливых, что сложно достать яйца и сахар. Никаких сомнений, что Британия справится. Они справятся. Том уже почти не помнил, когда чувствовал то же самое.

Юнипер взяла листок бумаги и проверила адрес еще раз. Отложила его в сторону, покрутила головой и выбранила себя за корявый почерк. Она всегда писала слишком быстро, слишком небрежно, слишком торопилась перейти к следующей мысли. Она взглянула на узкий дом и увидела номер на черной передней двери. Двадцать шесть. Она на месте. Наверняка на месте.

Она действительно была на месте. Юнипер решительно засунула записку в карман. Даже если забыть о номере дома и названии улицы, она узнала его по рассказам Мерри так же ясно, как узнала бы Нортенгерское аббатство или Грозовой перевал. Чуть запнувшись, она поднялась на бетонное крыльцо и постучала в дверь.

В Лондоне она провела ровно два дня и до сих пор не могла в это поверить. Она казалась себе воображаемым персонажем, сбежавшим из книги, в которую автор бережно и ласково его заключил. Словно вырезала ножницами собственный контур и, свободная, прыгнула на страницы незнакомой истории, где было намного больше грязи, шума и ритма. Истории, которую она уже обожала: сутолока, беспорядок, непонятные вещи и люди. Она всегда подозревала, что это будет восхитительно.

Дверь открылась, и сердитое лицо застало Юнипер врасплох — лицо особы, которая выглядела младше ее, но в то же время и старше.

— Чего надо?

— Я пришла к Мередит Бейкер.

Собственный голос показался Юнипер странным в этой незнакомой обстановке. Она представила Перси, которая всегда точно знала, как вести себя в мире, но ее образ слился с другим, более свежим воспоминанием — Перси, раскрасневшаяся и злая после встречи с папиным солиситором, — и Юнипер позволила ему обратиться в прах и осыпаться на землю.

Девушка — с такими поджатыми и недовольными губами она могла быть только Ритой — оглядела Юнипер сверху вниз, прежде чем скривиться от надменного подозрения и, как ни странно, острой неприязни, а ведь они никогда не встречались.

— Мередит! — наконец позвала девушка уголком рта. — А ну иди сюда.

Юнипер и Рита молча наблюдали друг за другом; в голове у гостьи теснились слова, сплетались в начало письма, которое она после пошлет сестрам. Тут с грохотом выбежала Мередит; очки на носу, кухонное полотенце в руке; и слова показались ненужными.

Мерри была первой подругой Юнипер и первой, с кем ей пришлось расстаться, так что невыносимая тяжесть разлуки с подругой оказалась для нее полной неожиданностью. Когда в марте отец Мерри без предупреждения явился в замок, настаивая на том, что его дочь на этот раз должна вернуться домой, девушки вцепились друг в друга, и Юнипер прошептала Мерри на ухо: «Я еду в Лондон. Скоро увидимся». Мерри заплакала, а Юнипер не проронила ни слезинки, тогда, по крайней мере; она помахала рукой вслед, забралась на крышу чердака и попыталась вспомнить, каково быть одной. Всю жизнь она одна… но в молчании, повисшем после отъезда Мерри, ощущалось нечто новое. Тихо тикали часы, отмеряя секунды до участи, которой Юнипер упрямо стремилась избежать.

— Ты приехала, — промолвила Мередит, поправляя очки тыльной стороной ладони и моргая, как будто увидела привидение.

— Я же обещала приехать.

— Но где ты остановилась?

— У крестного отца.

На лице Мередит сверкнула усмешка и рассыпалась смехом. Она крепко схватила Юнипер за руку и предложила:

— Идем отсюда.

— Я расскажу маме, что ты не закончила на кухне, — крикнула в спину Рита.

— Не обращай внимания, — отмахнулась Мередит. — Она злится, потому что на работе ее не пускают дальше чулана для метел.

— Очень жаль, что никто не догадался запереть ее там.

В конце концов Юнипер Блайт отправилась в Лондон. На поезде, как и предложила Мередит, когда они сидели вдвоем на крыше Майлдерхерста. Бегство оказалось совсем не таким сложным, как она ожидала. Она просто пошла через поля и не останавливалась, пока не достигла железнодорожной станции.

Она была так довольна собой, что на мгновение сочла задачу выполненной. Юнипер умела писать, умела сочинять невероятные фантазии и пленять их в лабиринте слов, но знала, что во всем остальном она практически безнадежна. Все ее сведения о мире и его устройстве были почерпнуты из книг и разговоров сестер — не слишком болтливых особ, — а также рассказов Мерри о Лондоне. Неудивительно, что на станции она слегка растерялась. Лишь заметив киоск с надписью «Билетная касса», она вспомнила: ну конечно, необходимо купить билет.