– Не имеете права, – пробормотал он. – Покажите санкцию или предписание.

– Ты у мамы дурачок? – поинтересовался Блатов. – Какая санкция? На что? Я – турист, понимаешь? Ту-рыст! – Он легонько шлепнул Танкована по затылку. – У меня подагра и боли в голеностопном суставе. А в Сыром Яру, я слышал, превосходные ортопеды! – И смех рыжего опера потонул в хриплом гудке тепловоза.

Отсчет вагонов, как и предполагала Михеева, начинался с хвоста состава, и Максим, подхватив чемоданы, торопливо двинулся дальше по платформе.

– Танечка! – позвал он. – Не отставай, милая.

Пестрая масса толпящихся на перроне людей закрутилась, как творог в миксере, и развалилась на куски. Взволнованно галдя и суетливо размахивая руками, пассажиры семенили то в одну сторону, то в другую, отыскивая свои вагоны.

Блатов накинул на плечо большую спортивную сумку и пробормотал под нос:

– Тебя ждет масса сюрпризов, сукин сын! Не разочаруй меня…

За окном, мигая огнями и ухая под ударами многотонного ветра, проносилась ночь. На столике позвякивали два пустых стакана. Над ними одиноко высилась запечатанная бутылка шампанского.

Праздновать не хотелось. Молодые поужинали в полной тишине – без аппетита, на скорую руку. Татьяна собрала со стола остатки нехитрой снеди: завернула в газету недоеденную курицу и остатки сырокопченой колбасы, ссыпала яичную скорлупу в целлофановый пакет, закрутила пробку на термосе и теперь сидела на полке, уютно подобрав под себя ноги и прижав к груди крохотную подушку.

Танкован развалился напротив и мрачно смотрел на Танино отражение в оконном стекле.

– Я верю тебе, Максим, – наконец произнесла она. – Иначе никогда бы не вышла за тебя замуж. Просто пойми… такие слова… они, как огнем, обожгли…

– Ферзяев хотел тебе сделать больно, – отозвался он. – И сделал. Попал в самое сердце. Это же его любимый прием – показать, что кроме него ты никому не нужна, что ты не можешь рассчитывать ни на чью любовь, что ты попросту не заслуживаешь искренности и тепла.

Михеева опустила глаза.

– Гена выглядел таким убедительным… таким взволнованным.

– Это его амплуа! – воскликнул Максим. – Неужели ты до сих пор не поняла? Безотказный метод воздействия на тебя. – Он наклонился и взял ее за руку. – Ферзяев знает все твои болевые точки и умело давит на них. Именно поэтому ему много лет удавалось манипулировать тобой.

– А ты действительно сказал ему, что тебе от меня нужно все и сразу?

– Да, – жарко выдохнул он. – Я так сказал.

Татьяна удивленно подняла на него глаза.

– Это значит, что…

– Это значит, – подхватил Максим, – что мне нужна ты! Вся, без остатка! От кончиков этих прекрасных волос до подушечек на пальцах. Мне нужен не кусочек твоего сердца, а вся его необъятная глубина! Я не желаю делить его ни с кем. – Он мягко провел ладонью по ее щеке. – Мне нужен твой взгляд, твое дыхание, твой нежный, ласковый голос, твоя улыбка.

– Ты правда любишь меня? – Она заморгала, стараясь не расплакаться.

– Очень, – Танкован закрыл глаза. – Так сильно, что готов весь мир обнять.

– Весь мир – не надо, – улыбнулась Михеева. – Обними меня…

Он сел рядом и с жаром заключил ее в объятия.

– Танечка… Моя Танечка… Как ты могла поверить этому прощелыге? Как могла даже на секунду усомниться в моей любви?

– Я не усомнилась… – Она повела плечиком. – Я просто… испугалась. Понимаешь? Испугалась, что у меня отберут мое счастье – одним неосторожным словом, одним росчерком пера убьют мои надежды и мечты.

– Глупышка моя… Я никому не позволю этого сделать. – Максим вдруг вскочил, распахнул и с грохотом захлопнул дверь купе, щелкнул задвижкой и хитро подмигнул Таниному отражению в зеркале:

– Медовый месяц – он и в поезде медовый!

Та кокетливо огладила на коленях платье:

– Сумасшедший! А если войдет кто?

Максим повернулся к ней:

– Да кому заходить-то? И дверь к тому же заперта.

Он сел рядом, убрал в сторону подушку и притянул девушку к себе. Та боязливо повела плечами, но послушно придвинулась и подняла руки, чтобы Максиму было удобно снять с нее платье.

– Ты моя жена… – задыхаясь от страсти, шептал он, расстегнув на адвокатессе бюстгальтер и с жадностью лаская ее маленькие груди. – Так сладко напоминать себе об этом… Ты моя жена…

– А ты – мой муж… – закрыв глаза, вторила она. – Сказка стала явью…

…Через полчаса Танкован откупорил бутылку шампанского.

– За новую, крепкую семью! – провозгласил он, подняв над головой граненый стакан в подстаканнике. – За парадоксальный союз физиков и лириков!

– За тебя, любимый. – Татьяна чокнулась с ним. – За нас…

Прохиндей Ферзяев остался в дураках.

Глубокой ночью в дверь купе постучали.

Максим вздрогнул и проснулся, не сразу поняв, что его разбудило. Он бросил взгляд на жену, спящую, как ребенок, раскинув руки и трубочкой вытянув губки, на бегущие по стенам полосы света, прислушался к ровному постукиванию колес и собирался уже повернуться на другой бок, как стук повторился. На этот раз проснулась и Татьяна. Она испуганно подняла голову и спросила:

– Кто там?

– Откройте, пожалуйста! – потребовал грубоватый женский голос.

– С какой стати? – возмутился Максим. – Вы на часы иногда смотрите? Ступайте-ступайте, нам ничего не нужно!

– Зато нам нужно, – отрезал голос.

– Какая наглость! – поразилась Татьяна. – Что за порядки в этом поезде!

– Это купе для молодоженов, – заявил Танкован. – И ломиться ночью в дверь – по меньшей мере бестактно!

– Это купе – для инвалидов! – возразил голос. – И держать их в коридоре – бессовестно! Поэтому придется открыть.

Максим нашарил в изголовье тренировочные брюки и резко сел, отбросив одеяло.

– Не открывай, – посоветовала Михеева мужу. – Скорее всего, это ночные аферисты или мошенники.

– Нет уж, я открою! – рявкнул он, натягивая штаны. – И разберусь с этими инвалидами!

– Подожди, – взмолилась Татьяна. – Я наброшу на себя что-нибудь…

Танкован щелкнул задвижкой, дверь поехала в сторону, и в купе из коридора пролился неяркий свет.

– Какого черта?..

Снаружи стояла статная пожилая дама в строгом черном костюме и в белой блузке с жабо. Максим увидел седые, гладко зачесанные назад волосы, орлиный нос, тонкие губы и надменный взгляд. Ее руки покоились на спинке инвалидного кресла, в котором, чуть наклонившись вбок и тараща на Танкована безумные глаза, сидел полный мужчина лет сорока – небритый, мокрогубый – в желтой фланелевой рубашке, застегнутой на все пуговицы.