литературе, чтоб столько союзов восставало противу одного человека – как это делается противу меня. Бесстыдные брани и клеветы в журналах, пропускаемые личным врагом моим, по Дерпту, Куторгою[1476] – и безсмысленным Крыловым[1477] – запрещение ценсоров защищаться в «Пчеле» – принудили меня раз навсегда высказать пред публикою правду, в виде шуточки – насчет клеветы и доносов – ибо на меня специально доносили – так называемые хлевные аристократы-бумагомаратели! Всякая личность мною устранена – ибо критику и сатирику принадлежит только литературное поприще его врага. Домашняя жизнь и характер – не мое дело. – Ни имен, ни лиц – не существует. Вместо действия – область фантазии! Ни одного писаку, даже у антиподов, – не представляют вором, шпионом, взяточником – а изображают тем, чем они есть – дураками! Со мной не так поступают князья-ублюдки[1478]!

Обнимаю вас от души и прошу быть уверенным – что во всяком случае жизни – вы найдете верным дружбе – Ф. Булгарина

14 апреля 1842.

P. S. Mille complimens á madame![1479] Деток целую[1480] – и скоро явлюсь к ним лично.

Письма М. А. Дондукову-Корсакову

Князь Михаил Александрович Дондуков-Корсаков (1792–1869) – камергер (1820), совестный судья Петербургской губернии (1830–1836), попечитель Петербургского учебного округа и председатель Петербургского цензурного комитета (1833–1841), второй вице-президент Петербургской академии наук (1835–1852).

1

Милостивый государь Михайла Александрович!

Извините, что так долго не объяснял Вам дела, по которому благоугодно было Вам взять на себя посредничество[1481], к полному моему удовольствию, ибо сей случай доставил мне приятнейшее знакомство с достойным человеком.

Сестра покойного моего друга Грибоедова[1482], Мария Сергеевна, вообразив себе, что я извлекаю пользы для себя из комедии «Горе от ума», жестоко ошибается, обижая меня и оскорбляя тем память друга моего, Александра Сергеевича! Правда, Грибоедов, уезжая посланником в Персию, дал мне полное право распоряжаться сею комедиею и передал на нее право собственности собственноручною надписью на подлинной комедии[1483] и особою формальною бумагою[1484], но я не пользовался этим и никогда не намерен был пользоваться для своих выгод, а принял сие в угождение воли друга. Между тем покойный Александр Сергеевич обещал отдать в бенефис сию комедию тому из любимых им актеров, который первый выхлопочет позволение играть оную, ибо ни он, ни я не успели в этом при первой подаче комедии в ценсуру[1485]. Мне же поручено было напечатать после представления. Актеры, которые имели на сие право, суть два брата Каратыгины, Григорьев (проживавший всегда у Грибоедова) и актриса Валберхова старшая. Не только мне, но и всем петербургским друзьям и приятелям Грибоедова известно сие позволение, которое даже подтверждено письмами покойного[1486]. Я своим влиянием сделал только то, что позволил взять сим актерам три акта, каждому по частичке, а четвертый оставил, чтоб сохранить занимательность целой пиесы[1487]. Итак, три акта разыграны даром, а четвертый продан мною, по театральной цене, Брянскому за 1200 рублей, для переделки портрета Грибоедова, гравированного знаменитым Уткиным, который я приложил к написанному мною воспоминанию о Грибоедове[1488]. Портрет стоил мне 1650 рублей, а как гравировка поизбилась, то надлежало его переделать, и притом выгравировать снимок с почерка Грибоедова, для приложения к комедии, которую я хотел напечатать: в пользу воздвигаемого памятника Грибоедову в Тифлисе, о чем и сносился с супругою покойного[1489]. Право напечатания продал я книгопродавцу Смирдину за 10 000 рублей, с условием получить деньги, когда ценсура пропустит комедию. Но как ценсура в прошлом октябре 1831 не пропустила и сделала о сем доклад Государю Императору, от которого нет поныне решения по сему предмету[1490], как говорит ценсура, то денег от Смирдина я не получил, а если б получил, то они уже давно находились бы в руках супруги покойного.

Ныне, оскорбленный фамилией покойного друга самыми гнусными подозрениями, я отказываюсь от всякого ходатайства о пропуске комедии к печати[1491] и вообще от всего, что может меня поставить в сношения с семейством покойного друга, которое уже не в первый раз обижает меня. По делу об остававшихся у меня деньгах и расчетах Грибоедова я уже должен был прибегать к посредничеству генерала А. Х. Бенкендорфа[1492], и хотя отослал 25 000 рублей Марии Сергеевне, но даже не удостоился получить от нее квитанции (в течение двух лет!!!) и нашелся вынужденным требовать от почтамта свидетельства, что деньги точно пересланы мною к Марии Сергеевне Дурновой. Теперь пусть она делает, что ей угодно! У Смирдина находится портрет и заключенное мною условие, по которому она и получит 10 000 рублей, если выхлопочет позволение напечатать комедию. Если же ей кажется мало 10 000 рублей, она может уничтожить условие, по одному своему слову, но не уничтожит репутации моей честного человека обидными для меня подозрениями, которые она могла бы рассеять, если бы ей угодно было отнестись прямо ко мне письмом.

После сего объяснения Мария Сергеевна может на меня жаловаться кому угодно. Я добровольно отказываюсь от моего права на комедию, права, утвержденного подписью Грибоедова и признанного ценсурою, но если Мария Сергеевна не признает сего права, то и в таком случае спорить не о чем, ибо я не пользовался сим правом и не получил за него ни копейки, кроме 1200 рублей на переделку портрета и выгравирование снимков с почерка автора комедии. Этими 1200 рублями я также не пользовался и не употребил на свои нужды, но если Мария Сергеевна хочет иметь эти деньги, то я портрет и доски брошу в Неву и отдам ей деньги, а тогда удовольствие, которое доставило напечатание моего друга, будет мне стоить вместо 1650 рублей – 2850 рублей, что еще весьма мало в сравнении с наслаждением, которое чувствовала вся публика, исключая семейства Грибоедова; от одного только семейства моего друга я, вместо благодарности, получаю одни оскорбления.

Изложив все дело, с истинным высокопочитанием и преданностью честь имею пребыть, милостивый государь,

Ваш покорный слуга Ф. Булгарин.

СПб. 1 марта 1832

2

Милостивый государь князь Михаил Александрович!

Честь имею подвергнуть суждению Вашего Сиятельства две прилагаемые при сем статьи об Академии наук и Эрмитаже, заимствованные нами из немецкого журнала «Das Aussland». Как мы отданы на полный произвол ценсоров и не смеем ссылаться ни на один параграф ценсурного устава, то самовластный властитель нашего ума и чувства, г. Фрейганг, без всякого сомнения, запретит все! Он крайне не любит, чтоб в ежедневной газете,