Сидни всегда был в курсе ситуации с недвижимостью, особенно если это касалось владений Грейс, а они были весьма внушительны. Как советчик и во всех смыслах, за исключением банковской подписи, распорядитель денежных средств Грейс, он, вместе с другими, возражал против завышенных налогов и преждевременных или избыточных усовершенствований. Менее всего его можно было бы назвать реформатором — скорее консерватором. В день выборов, приходившийся на самое приятное время года, они с Грейс всегда приглашали на ферму друзей, поохотиться на индеек и посидеть за поздним обедом. Гости-мужчины, как и их хозяин, в этот день не голосовали, но в списках избирателей значились. Сидни был республиканцем, и на избирательном участке, развернутом в бексвиллской школе, его голос учитывался, как если бы он сам бросил бюллетень в урну. Даже на первичных выборах ему не всегда было обязательно появляться лично; он часто передавал право голоса наблюдателю, впрочем, и в этом не было крайней необходимости (разве что речь шла о выборах сугубо местного значения), ибо все знали, что Сидни всегда отдаст голос тому кандидату, которого поддерживает «Часовой». Свое традиционное отсутствие на выборах он подчеркивал тем, что регулярно посылал полбочонка пива в бексвиллскую компанию по производству поливочных инструментов — пусть побалуются после закрытия избирательных участков.

Но, поддерживая в качестве представителя Грейс налоговую политику владельцев недвижимости, в своих частных делах Сидни всегда учитывал, что крайний консерватизм большинства его единомышленников среди местных воротил создает немалые трудности для малого бизнеса. Именно по этой причине, хотя бы отчасти, он покровительствовал фирме «Макшерри и Макшерри». Сидни признавал, что вряд ли поддерживал бы их, не будь они хорошими портными, но поначалу, еще только переехав в Форт-Пенн, он решил для себя, что при любой возможности будет помогать здешним коммерсантам. В то время он носил башмаки и туфли, которые производила компания с лондонской Оксфорд-стрит, и знал, что так будет всегда; но хорошо помнил нескрываемую радость отца Грейс, когда он спросил его, кто в Форт-Пенне лучший портной. Старик улыбнулся и сказал: «Это хороший знак, Сидни, хорошая примета. Сам я ни за что бы не сунулся к тебе с этим, но если бы ты только знал, как мне приятно услышать этот вопрос. И знаешь, о таких вещах сразу становится известно. Человек из Нью-Йорка шьет костюмы у местного портного. Это, скажу я тебе, большое дело. Важнее, чем если бы ты произнес речь». Пожилой господин оказался не великим пророком, ибо за все то время, что Сидни прожил в Форт-Пенне, никто не поинтересовался именем его портного, а сталкиваясь с ним в мастерской «Макшерри и Макшерри», никто из местных жителей, кажется, не удивлялся его присутствию; и все же нельзя сказать, будто Сидни был сильно разочарован своим жестом доброй воли. В «Макшерри и Макшерри» работают хорошие мастера, а Дональд Макшерри, один из двух братьев, что был жив, — славный человек, с которым приятно иметь дело. Только в самые последние годы он живо заговорил о безобразном состоянии Стейт-стрит, о том, как это плохо для бизнеса в целом и что если бы Стейт-стрит подремонтировали, он снизил бы цены на свои костюмы, потому что продавал бы больше. «Мистер Тейт, — сказал он однажды, — я обслуживаю людей, которые не потеряют сна из-за лишней пятерки или десятки, которую я скину или накину на свою работу. Вот вы, например. Когда я в прошлом году поднял цены на пять долларов, вы от меня не отказались и в другое место не побежали. Меньше чем за девяносто долларов я теперь костюмы не шью. Просто не могу себе позволить, иначе прогорю. А так я обеспечиваю качество. И чтобы еще больше улучшить его, всегда буду продавать дороже; и даже если клиенты начнут уходить, скорее оставлю дело, чем пожертвую качеством. Но знаете, мистер Тейт, если посмотреть на это с другой стороны, скажу вам, что я мог бы расширить свой бизнес и без таких жертв. Я знаю, где найти лучшего на сегодняшний день в Соединенных Штатах закройщика. Таких у меня сейчас нет, да и вообще с Сэмом никто не сравнится. Но я не могу сказать ему: приезжай сюда и я дам тебе работу. Вообще-то он не хочет больше жить в Нью-Йорке, поэтому в принципе я могу заполучить его. Но — не могу. Я не могу просить человека переехать в Форт-Пенн с женой, детьми, всем хозяйством, а потом, через три-четыре месяца, сказать: все, ты свободен. Так я потерял его. И знаете почему, мистер Тейт? Все из-за этой улицы. Стейт-стрит. Ее состояния. Мои клиенты не ходят по ней, разве что иначе никак. Я вижу их днем, когда они выходят из гостиницы или Капитолия. Раньше, много лет назад, как бывало? Человек выходит прогуляться — и знаете, мистер Тейт, тогда я совсем недурно торговал в своем районе — с другим человеком, один — старый мой клиент, а другой нет. И еще, сэр, вы удивитесь, но политик, отслуживший свой срок, часто приводил ко мне нового, который вместо него. Теперь все не так. Прибыль в нашем деле получается от второго костюма, который человеку не нужен, если, конечно, это человек, покупающий новый костюм каждые два года или даже каждый год. Вот от этого-то, лишнего, и идут денежки, а как продать ненужный костюм, если клиент терпеть не может ходить по Стейт-стрит? Никак, просто никак. Все спешат домой, или в клуб, или в гостиницу, проходят мимо меня, и никто даже не остановится. И я не могу их в этом винить. Прямо не знаю, мистер Тейт. Рано или поздно мастерские вроде моей уйдут с рынка, а ведь мы работаем в этом здании с самой Гражданской войны, и это мой дом, я выкупил его. Может, стоит продать — предложения что ни день поступают. Ну а дальше что? После пятидесяти лет на одном и том же месте я не откроюсь заново в каком-нибудь административном здании, а с другой стороны, если все бросить, то я и двух лет не проживу, в землю лягу. В общем, можно сказать, что Стейт-стрит сокращает мою жизнь. Так мне иногда кажется».

Сейчас, в августе 1917 года, Сидни вспомнил этот разговор с Дональдом Макшерри, особенно один его момент: он занимался как раз тем, чего так не любят, по словам портного, клиенты фирмы — прогуливался по Стейт-стрит. Он остановился у мастерской «Макшерри и Макшерри», зашел под навес и принялся разглядывать все, что было в витрине: три-четыре рулона ткани и бронзовую табличку. Вот и все. Повинуясь внезапному импульсу, Сидни вошел в мастерскую.

Откуда-то из внутреннего помещения, отделенного от передней части прозрачной перегородкой, вышел хозяин. В мастерской было неожиданно прохладно, дубовые ящики и полки радовали глаз. На Макшерри, как всегда, был жилет, через шею перекинут сантиметр; на жилете неизменные украшения: тяжелый золотой брелок от часов, подтверждающий членство в ордене тамплиеров, а также бриллиантовая булавка — свидетельство неколебимой верности студенческому братству «Бета тета пи», университет Форт-Пенна (в студенческие годы Дональд, как он сам рассказал некогда Сидни, был членом университетского клуба, поскольку братств, обозначенных буквами греческого алфавита, тогда не было, но впоследствии клуб превратился в «Бету» и призвал под свои знамена выпускников по всей стране. А булавку он носит потому, что мало кто из людей его занятий имеет университетское образование, а вот большинство клиентов — как раз выпускники колледжей).

— А, это вы, мистер Тейт, здравствуйте, доброго, доброго вам дня, — заговорил Макшерри.

— И вам того же, мистер Макшерри. Прогуливаюсь вот по Стейт-стрит, моцион, знаете ли.