— Не думаю, ты молодая и здоровая.

— Он тоже.

— Это верно. Это верно. Но таким же образом и я могу заразиться, и санитары, что несли его, и медсестра. Мы мало знаем об этой болезни, так что, как будет свободная минута, доставай четки и молись за всех за нас. Где спал прошлой ночью мистер Тейт?

— В хозяйской спальне.

— Скажи, чтобы не заходили туда. Проветри спальню и еще комнатку, где нашла его. Сюда тоже дня два лучше не заходить. Да, и пусть его ванной никто не пользуется. Ее тоже проветри.

— А что делать с его одеждой, доктор? И бельем?

— Сожги, особенно носовые платки. А если с его вещами лежат чьи-то еще, их тоже сожги.

— Нет, все по отдельности.

— Ну и хорошо. Ладно, мне пора. Непременно передам миссис Тейт, что у нее работает хорошая, разумная девушка.

— По правде говоря, хорошая, разумная девушка себе места от страха не находит.

— Как и все мы, — заключил доктор.

Чтобы сформировать в Кейп-Мэй бригаду для обслуживания поезда, состоящего из локомотива и двух вагонов, понадобилось некоторое время и самое энергичное участие президента «Пенсильванских железных дорог», руководителей подразделений, диспетчеров, начальника паровозного депо, кондукторов, сцепщиков вагонов, носильщиков. Машина, принадлежащая одному из родичей Грейс, в сопровождении полисмена на мотоцикле прибыла с паромной станции на вокзал Броад-стрит. В Филадельфии был специально задержан поезд до Детройта. В Форт-Пенне Грейс с детьми встретили Брок и Конни Шофшталь. Брок отвез детей в дом Колдуэллов, а Конни с Грейс поехали в больницу.

— Слава Богу, что это ты, а не кто-то другой, Конни, — сказала Грейс, усаживаясь в машину подруги.

— Да, хорошо, что у Брока хватило ума позвонить мне.

— Ну, это как раз понятно, Брок — человек семейный.

— Ну да. Ты как, Грейс?

— Да вроде ничего. Честно говоря, времени не было обо всем подумать. Или ты имеешь в виду, как я насчет Сидни?

— Вот именно.

— Он мой муж, Конни. Он — это я, он — часть меня. И больше мне никто не нужен.

— Тогда все в порядке, — с облегчением вздохнула Конни. — Иначе тебе, наверное, даже не стоило бы ходить к нему. То есть если бы ты чувствовала иначе. Он не может говорить, даже дышит с трудом. Но все видит. И все поймет. И если бы ты вошла и он увидел, что тебе безразлично, у него бы вообще шансов не осталось. Их и так немного.

— Не надо говорить мне такое, Конни. Только хуже будет, и я могу сделать что-то не так.

— Да все будет так, если только он в сердце твоем. Он умирает, Грейс, и все это знают. И это тоже имеет огромное значение. Отныне и до конца жизни тебе придется полагаться лишь на саму себя.

— Знаешь, ты прямо как на сцене.

— Может быть. Но в иных пьесах говорят умные вещи.

— Ладно, не будем спорить, — сказала Грейс. — Ты видела его?

— Да.

— Видела? — настойчиво переспросила Грейс.

— Ну да, в палате была, настояла, чтобы меня пустили. Я пообещала доктору О’Брайану, что разговаривать с ним не буду, только передам кое-что.

— Что передашь?

— Что ты едешь.

— А разве ему не сказали?

— Сказали, но я подумала, что меня он поймет лучше.

— Ну и как же ты с ним общалась? На бумаге?

— Нет, на пальцах. Я посмотрела на него, кивнула, прижала руку к груди — это я тебя так изобразила, — потом, продолжая кивать, вытянула руку и вроде как сняла телефонную трубку, указала на часы и три раза обвела пальцем циферблат. Три раза — это три часа. Вот и все, и, судя по взгляду, он понял.

— Вот уж никогда бы не подумала, что прижатая к груди рука изображает меня. Но все правильно. Не могу объяснить почему, но правильно. И как это тебе только пришло в голову? Я ведь никогда не рассказывала тебе о нем и своей груди. Да и вообще.

— Просто я не первый день живу на свете, Грейс.

— Надеюсь, болей он не испытывает. Или все же?..

— Болей? Наверное, это такая боль, которая бывает только в другом мире. Похоже, Грейс, ты не вполне отдаешь себе отчет в происходящем. Мне очень жаль, но надо приготовить тебя. Сидни… задыхается. Он почти не может дышать.

— О Боже. Я думала, что прежде всего ноги отнимаются.

— В некоторых случаях. Но у него другой.

Они доехали до больницы.

— Подождешь меня, Конни? — попросила Грейс.

— Да, конечно. Тебе тут специальную палату выделили, я там буду. Триста пятьдесят семь.

— Я как выгляжу, нормально?

— Нормально. Слишком прихорашиваться и не надо. Пусть видит, что ты прямо с поезда.

— Да, так будет лучше всего, — согласилась Грейс.

Палата Сидни была в самом конце коридора. В центре его была установлена перегородка, где за столом, как на вахте, сидела медсестра. Она оторвалась от книги, отметила пальцем строчку и сказала:

— Сюда нельзя, мэм.

— Я миссис Тейт.

— Ох, извините. — Сестра заложила страницу карандашом, закрыла книгу, положила ее на стол и поднялась. — Будьте любезны, подождите немного.

— Здесь я ждать не буду. Мне нужно увидеться с мужем.

— Сначала я должна поговорить с доктором О’Брайаном.

— Ладно, только поживее.

Девушка подошла к палате Сидни, приоткрыла дверь, негромко проговорила что-то, и в коридоре появился доктор О’Брайан.

— А, это вы, Грейс, добрый вечер, — заговорил он, протягивая ей руку. — Как раз вовремя. Надеюсь, поездка была не слишком утомительной?

— Нет, все в порядке. Как он, доктор?

— Не хочу давать вам ложную надежду. Он все еще жив, и, честно говоря, это почти все, что я могу сказать.

— То есть он умирает?

— Это загадочная болезнь, и мы делаем все, что от нас зависит. Мне приходилось иметь дело с пациентами, которые были в положении Сидни и выживали.

— Не виляйте, доктор.

— А вы ведите себя прилично. Понимаю, вы устали, но в этой больнице я подобных разговоров не допущу, и наплевать, кто передо мной. По моему мнению, Сидни умирает, это вопрос нескольких часов.

— И как вы его лечите?

— Делаем все, что в наших силах. Я только что консультировался с доктором Уилсоном из Пенсильванского университета. Специально послал за ним. А вот и он, доктор, это миссис Тейт.

Уилсон был уморительно похож на Дональда Макшерри, портного, и Грейс хмуро посмотрела на него.

— Доктор, меня только что упрекнули в дурных манерах, и все же — как мой муж?