значимой форме избегания зависти. Имеется обширная литература (и биографическая, и политологическая), свидетельствующая о типичной для высокообразованных людей – выдающихся художников, актеров, известных ученых – склонности заигрывать с коммунизмом. Это позволяет нам выдвинуть тезис о том, что человек с тем большей готовностью выберет принаряженную под философию долгосрочную коммунистическую программу (в отличие от толпы, которая рекрутируется в качестве краткосрочной меры для первоначальных актов устрашения и уличной борьбы), чем более «неравным», выдающимся и исключительным является то положение, которое он уже занимает в обществе, при условии, что он сочетает свое привилегированное положение с чувством вины.

Этот «паралич» элиты в результате страха перед символическим выпячиванием зависти в социалистических массовых движениях уже был хорошо задокументирован, например, Роберто Микельсом. Показательно также признание Андре Жида, что он излечился от симпатии к советскому коммунизму, когда, приехав в СССР в 1936 г., не нашел там чаемого равенства, зато обнаружил колоссальную разницу между комфортом и удовольствиями, доступными для элиты, и условиями жизни простых людей[440].

Это чувство вины у выдающегося человека может возникнуть, например, потому, что его родители не смогли дать одинаковое образование всем своим детям, потому, что сам он достиг многого, а остальные члены его семьи «застряли» в низших классах, или, скажем, потому, что он выжил, а его более талантливый брат рано умер.

Как ни странно, человеку этого типа никогда не приходит в голову стремиться к обществу настолько простому, чтобы в нем не было потребности ни в физиках, ни в математиках, ни в скрипачах-виртуозах, – иными словами, к обществу, где он мог бы обрести анонимность и, таким образом, стряхнуть с себя чувство вины за свое выдающееся положение. Такая мысль никогда не пришла бы ему на ум вследствие его тщеславия, его приобретенного права быть знаменитостью, не говоря о том, что он, вполне возможно, слишком умен, чтобы прибегнуть к помощи идиллической аграрной утопии. Но он верит, не совсем безосновательно, что радикальное социалистическое и коммунистическое общество или что-нибудь в духе Третьего рейха обеспечит общественную солидарность посредством принуждения и таким образом создаст для неквалифицированных и наименее одаренных граждан своего рода рай на земле, где ему не нужно будет чувствовать никакой вины за исключительность своего положения.

Собственно, эта надежда в известной степени оправдана, потому что на какое-то ограниченное время социал-революционные системы действительно могут привести к отождествлению «работников физического труда» с теми, кого некогда эвфемистически называли «работниками умственного труда»: если высокооплачиваемый физик и чернорабочий случайно окажутся на одной скамейке в парке, то физик может тешить себя мыслью, что зависть, которую, возможно, чувствует по отношению к нему рабочий, по сути представляет собой предательство идеологии всеобщей солидарности, провозглашенной фюрером, президиумом ЦК или кем-то в этом роде. А чернорабочий тоже иногда в это верит, хотя, как показали исследования, он, как правило, будет завидовать не физику и не певцу, а исключительно мастеру или, что более вероятно, другому рабочему, которому разрешили поработать на несколько часов больше сверхурочно.

Как в христианском мире, где все разделяли одну и ту же веру, каждый, вне зависимости от его мирского статуса и положения, мог считать себя связанным с ближним своим и примиренным с ним посредством трансцендентального Бога и, более того, он даже не мог завидовать ему, поскольку это означало бы подвергнуть сомнению Божию премудрость, так в XX в. интеллектуал-агностик ищет новое божество, которое обещает ту же защиту от зависти соседа (часто лишь воображаемой), что и христианский Бог, и ту же свободу от пожирающего чувства вины, порожденного его личным превосходством над другими. Такое суррогатное божество – это прогрессистская идеология или, точнее, утопическое общество полного равенства. Эта утопия может никогда не осуществиться, но даже когда человек просто притворяется, что он ее сторонник, это помогает ему нести бремя неравенства.

Примерно в середине нашего века удивительная нерешительность и слабость по отношению к завистникам стали проявляться у значительно большего числа людей, чем до тех пор. Сегодня мало кто заботится о том, чтобы объективно решать, легитимна или нет ситуация, вызывающая зависть. Сейчас достаточно простого выражения зависти: в политическом выступлении, в карикатуре, в сатирической песенке и т. п., – чтобы убедить таких людей, что существует объективное нарушение справедливости. Соблазнительно рассматривать это как форму регресса. У примитивных народов, а также и в наши дни у многих простых аграрных общин воздействие «дурного глаза» завистливого человека на объект его зависти, как представляется, происходит на более низком личностном уровне, чем уровень чистого функционирования разума. Описано много подтвержденных случаев, когда известия о проклятии завистника было достаточно для того, чтобы вызвать симптомы болезни у человека, против которого оно было направлено. Необходимым условием прогресса цивилизации в целом была способность достаточного числа людей освободиться от этого страха. Этому процессу способствовали некоторые религиозные доктрины, а также укорененные в культуре светские представления, например концепт удачи.

Сегодня многие люди в западных индустриальных обществах, по-видимому, так же склонны к страху перед завистью, как и представители примитивных обществ. Использование магических средств против сглаза встречается редко, за исключением сельских общин и некоторых меньшинств; вместо этого мы встречаемся с недостаточно разумной реакцией, которая в свете идеи равенства воспринимает как оправданные все виды зависти.

Вероятно, современный завистник, ища социального одобрения, пользуется неуверенностью и чрезмерной чувствительностью многих своих современников, которые, в свою очередь, несут ответственность за всеобщую склонность к предрассудкам. Говоря проще, тот, кто не может идентифицироваться с завистливым человеком и его требованиями, чересчур полагается на свое везение.

Социальная совесть эгалитарной личности

Социальная совесть и чувство вины за то, что он может вызывать зависть, пробуждаются в душе эгалитариста тогда, когда он обнаруживает, что начинает получать доход, достаточно большой для того, чтобы возвыситься не только над работниками физического труда, но и над многими другими интеллектуалами.

Автобиографические заметки двух авторов, Беатрисы Вебб и Симоны де Бовуар (и та и другая придерживались левых политических взглядов), демонстрируют тот тип интеллектуальных и эмоциональных структур, который позволяет эгалитарной личности восстановить равновесие.

В своих дневниках Беатриса Вебб пересказывает бурные дискуссии внутри лейбористской партии перед Второй мировой войной, когда партия была на грани прихода к власти и ее лидеров ждали министерские зарплаты. Существовало требование к лейбористскому правительству: снизить все зарплаты министров до 1 тыс. фунтов в год. Хотя миссис Вебб была в состоянии понять, что обычному члену лейбористской партии зарплата в 5 тыс. фунтов показалась бы огромной, она с ловкостью, не уступающей ловкости какого-нибудь капиталиста – председателя совета директоров, доказывает: после вычета подоходного налога и необходимых расходов весьма высока вероятность, что министр-лейборист окажется в убытке. Она полагает,