«зависть»? Как-то Александер Рюстов подверг критике использование мной этого термина. Исчерпывающе для современного автора рассмотрев в своей главной работе идею зависти в связи с анализом проблемы «равенства» (Égalité) и сославшись на одну из моих более ранних работ, Рюстов утверждает, что я пренебрег самым главным: «Ведь за зависть действительно несет ответственность не завистливый человек, а тот, кому завидуют. Он бессознательно (или даже сознательно) спровоцировал зависть, и его негодование на сей счет является феодальным или плутократическим лицемерием». Однако Рюстов немедленно добавляет: «Но ни одно из этих соображений не может сделать зависть хоть в какой-то степени чем-то хорошим, правильным или желательным. Это всегда неблагородное и, говоря простым языком, некрасивое свойство, оказывающее разрушительное влияние на самого завистника. Мы неслучайно говорим о ком-то, что его «пожирает зависть». Однако в данном случае нас интересует исключительно вопрос социальной причинности и вины, а также то, что зависть в качестве социального феномена является не первичным, а вторичным типом поведения»[418].

Это неверно по существу. Рюстов неправ, полагая, что в «справедливом» мире зависть могла бы быть обуздана и проявляться исключительно в виде индивидуальной патологии. Он был незнаком с представленным мной выше эмпирическим материалом и не смог понять, что никакое общество нельзя «по справедливости» сделать равным до такой степени, чтобы уничтожить зависть. Человек ищет раздражителей, воспламеняющих его зависть. Если его лишить некоторых из них, он воспользуется теми различиями между собой и другими, которые попадутся ему под руку.

Турнье, хотя и демонстрирует несколько раз понимание того, что именно существование зависти как таковой порождает чувство вины, неспособен взглянуть на это прямо, потому что это значило бы обвинить своих собратьев в грехе. Он пытается совладать с проблемой, которую представляет универсальность чувства вины, бросающего вызов любой терапии и любой религии. Он даже спрашивает, как оно может сохраниться после того, как люди были очищены или искуплены актом отпущения грехов или помилования. Но он никогда не доходит до сути дела, т. е. до страха перед завистью других людей. Ведь именно из-за этого страха у нас сохраняется чувство вины, даже когда на самом деле мы должны быть уверены, что с любой светской или религиозной точки зрения сами мы невиновны и наше неравенство оправдано. Мы подозреваем, что теологическое освобождение от чувства вины делает нас еще более ненавистным и достойными зависти в глазах других людей. Ведь они говорят: «Сначала он наслаждался грехом, а теперь получил прощение. Естественно, меня это возмущает!» и именно это – страх перед «дурным глазом» завистника – поддерживает в человеке чувство вины. Как бы Турнье ни приближался к этой догадке и ни подходил к ней порой совсем близко, она находится для него вне досягаемости, потому что требует такой оценки среднего человека, суровость которой представляется ему нехристианской.

Непоправимая вина

Ближе к концу книги, в главе под названием «За все нужно платить», Турнье касается одной фундаментальной черты, присущей человеческой душе. Не только атеисты и христиане Запада, но и, например, индуист, бесконечно совершающий омовения, а также кающиеся в различных религиях – все они страдают от ощущения, что всегда есть какая-то вина, которую следует искупить. Мало что человеку так же сложно переварить, как акт светского или религиозного помилования.

Турнье связывает это с представлением о том, что «человек портит и разрушает все, к чему прикасается». Человек не в состоянии представить себе, что зло когда-нибудь наконец исчезнет, потому что это не соответствует законам сохранения материи и энергии. Затем Турнье напоминает о том существенном обстоятельстве, что, согласно закону Моисея, должно было быть два жертвенных козла: одного приносили в жертву Господу, а другого отпускали в пустыню, возложив на его голову все грехи народа[419].

В дальнейшем Турнье описывает людей, которые, преследуемые неумолимым чувством вины, иногда налагают на себя абсурдную епитимью, тщетно пытаясь избавиться от вины, которую с рациональной точки зрения они давно искупили перед людьми и Богом.

Он считает это скорее психологической, чем религиозной проблемой хотя она затрагивает протестантов чаще, чем католиков[420].

«В сердце любой церкви существуют моралисты, желающие предписать другим условия спасения. …Это вопрос психологии, потому что он касается одной врожденной склонности человеческого разума, в практическом отношении – это механизм для маскировки вины … когда человек использует для самооправдания демонстрацию своих заслуг, добродетелей и аскетических подвигов и с готовностью предлагает их другим в качестве условий прощения»[421].

Замечание Турнье важно в том отношении, что оно основано на предположении, что, возможно, нормы социального контроля, особенно те нормы аскетического характера, которые многие объявляют всеобщими и обязательными для исполнения, изначально имеют источником неконтролируемое чувство вины, несмотря на то что они кажутся последствиями зависти. Наша загадочная для Турнье неспособность стряхнуть с себя чувство вины, несмотря на то что мы получили прощение, может, однако, находиться в некоторой связи с предположительной или реальной завистью к нам других, недовольных нашей невиновностью.

Казалось бы, Новый Завет, обещая отпущение грехов всем без исключения вне зависимости от предыдущих заслуг, проповедует независтливую установку. Иногда начинает казаться, что он бросает вызов «чувству справедливости», обнаруживая под маской справедливости зависть, как в притчах о блудном сыне (Лк 15, 25–32) и о работниках в винограднике (Мф 20, 1–16). Турнье совершенно правильно обращается к ним в этой связи[422].

Глубина и первичный характер человеческого страха перед завистью других не в последнюю очередь проявляются в неспособности даже христианской доктрины спасения дать верующим чистую совесть или побудить их принять то, что кажется божественной несправедливостью, не испытывая чувства вины. Проблема здесь не в раздавленном судьбой верующем, обвиняющем своего Господа, а в любимце фортуны, который, как, например, человек, уцелевший после катастрофы, не в состоянии перестать задавать себе вызванный чувством вины вопрос: «Почему спасся именно я? Разве многие из тех, кто погиб, не были лучше меня?» В каждом из таких случаев можно было бы различить истинное и ложное чувство вины, только изучив конкретную личность во всех ее проявлениях[423].

Турнье пытается сформулировать феноменологическое и терминологическое определение подлинного чувства вины[424]. Согласно Фрейду, чувство вины – это просто следствие социального принуждения. Ребенка ругают его родители или кто-либо из взрослых, и его страх потерять их любовь приводит к возникновению чувства вины. Как и многие другие авторы, Турнье соглашается с этим, но задает вопрос, в достаточной ли степени интерпретация Фрейдом чувства вины как реакции на сознательное нарушение табу или как типа реакции, порожденного воспитанием и обществом, объясняет все случаи проявления чувства вины или