– Он пойдет со мной. Ему нужно принарядиться, чтобы войти в операционную.

Я киваю. Отпускаю его и посылаю ему воздушный поцелуй. Боже мой, какой момент! Когда я оказываюсь в операционном зале, мое сердце бешено колотится. Я жутко напугана. У меня ничего не болит, но то, что я сейчас рожу на свет Медузу, приводит меня в ужас. А если я ей не понравлюсь как мама?

В операционной медбратья переносят меня на кушетку и уходят. Входят две женщины в масках, подключают меня к разным приборам и мониторам и просят поднять ноги на подножки. Я поднимаю ноги, и одна из них говорит:

– Ну и ну, «Ты только попроси». Какое оригинальное тату!

Киваю головой и с улыбкой говорю:

– Мой муж от него в восторге.

Мы все втроем смеемся. И в этот момент я вижу, как входит врач, рядом с ней Эрик, одетый в зеленую пижаму и смешной беретик. Меня опять разбирает смех.

Врач становится рядом со мной и объясняет, по какой схеме я должна тужиться. Поскольку мне сделали эпидуральную анестезию, я не буду ощущать боли, поэтому нужно тужиться каждый раз, когда она скажет или когда я увижу, как на экране зажигается красный свет, и прекращать потуги тоже по сигналу. Киваю. Мне страшно, но все равно киваю, желая, чтобы все прошло хорошо.

Врач становится у меня между ног, и когда на экране справа от меня зажигается красный свет, она просит меня тужиться.

Набираю воздух, вспоминая, как меня обучали на курсах, и тужусь… тужусь… тужусь.

Эрик подбадривает меня. Эрик мне помогает. Эрик не отходит от меня ни на шаг.

Я столько раз тужусь и дышу, что, хотя и не чувствую боли, мне кажется, что силы меня покидают. Однако между потугами Эрик с удивлением сообщает мне, что я обладаю невероятной силой. Я сама в шоке. Понимаю, что, когда тужусь, я словно хищный зверь.

Врач с улыбкой поясняет нам, что Медуза достаточно большая и застряла так, что, несмотря на раскрытие и потуги, ей сложно выйти.

На мониторе снова зажигается красный свет. Я продолжаю тужиться. Время идет, а я все тужусь и тужусь. Я сержусь, терплю, и, когда обессилено кладу голову на кушетку, гинеколог говорит:

– Папа… не пропустите следующие схватки, ребенок уже выходит.

Меня это трогает до глубины души, и глаза наполняются слезами, особенно когда я вижу взволнованное лицо Эрика, который не верит своим ушам. Я опять тужусь и чувствую, как из меня что-то выходит. Эрик широко раскрывает глаза и шепчет:

– Появилась голова, Джуд… голова.

Мне хочется увидеть ее, но я, понятное дело, не могу!

Хотя это и к лучшему – наверно, при виде головы, которая торчит из моей вагины, я могу получить психологическую травму.

Врач с улыбкой подбадривает меня:

– Давай, Джудит, последний толчок. Выйдут плечи и после этого все тельце.

Изнеможенная, уставшая и взволнованная, я тужусь, когда загорается красный свет. Я тужусь… тужусь… тужусь и тужусь до тех пор, пока не ощущаю, как из моего тела выходит что-то огромное, и гинеколог объявляет:

– Вот теперь он у нас.

Я его не вижу. Вижу только лицо Эрика.

Ему на глаза наворачиваются слезы, он улыбается. У него сейчас такой нежный взгляд, и мне кажется, что это самый прекрасный взгляд, который я когда-либо видела. Я растрогана. Плачу от счастья, как вдруг плач Медузы наполняет все пространство, и врач говорит:

– Это мальчик. Прекрасный мальчик.

Мальчик!

Я – мама мальчика!

Эрик с прерывающимся дыханием расплывается в улыбке, а врач говорит:

– Папа, давайте, идите и перережьте пуповину.

Я плачу. Мне хочется увидеть своего мальчика. Какой же он?

Эрик отпускает мою руку и идет к врачу. Выполнив то, о чем она его попросила, возвращается ко мне, целует мои губы и говорит:

– Спасибо, любимая, он чудесный. Чудесный!

В этот момент мне на живот кладут что-то удивительное и плачущее. Это моя Медуза. Мой ребенок. Мой мальчик. Растроганная, гляжу на него, трогаю его, и мы с ним оба плачем.

– Привет, мальчу-у-у-у-шка. Привет, чуде-е-е-е-сный, я – твоя ма-а-а-а-ма.

Я что, сюсюкаюсь?

Я никогда не думала, что переживу подобный момент…

Я никогда не думала, что почувствую то, что чувствую…

Я никогда не думала, что у меня будет такое ощущение полноты…

Эрик, растроганный, целует меня, и я глажу своего мальчика. Он идеальный, чудесный. И, несмотря на то что он испачкан, видно, что он такой же светленький, как его папа, и похож на него.

Мы с Эриком смотрим друг на друга, сияя улыбками. Одна из медсестер берет ребенка и уносит, а врач тем временем продолжает работать со мной и вынимает из меня плаценту. Мы с Эриком следим взглядом за медсестрой. Мы видим, что она делает мальчику несколько анализов, затем омывает его, и мой малыш плачет. Она надевает ему на запястье браслет, одевает его и, взвесив, сообщает:

– Три килограмма шестьсот граммов.

Три килограмма шестьсот граммов!

Мамочки, а у меня упитанный мальчик!

Врач была права, когда говорила, что он крупный.

Когда она наконец заканчивает со мной, приходят медбратья со своими носилками. Перекладывают на них меня и моего наряженного ребеночка, которого я держу на руках.

Боже мой, это самый удивительный момент в моей жизни!

Я гляжу на него с невообразимой любовью. Рассматривая его, я влюбляюсь в него. Он красивенький. Совершенный.

Эрик даже не моргает, и затем я улыбаюсь, когда вижу, что на браслете написано «Циммерман Пал. 610».

Циммерман!

Еще один блондин, красивый и большущий Циммерман, явился на свет, чтобы буянить. И тогда, глядя на Эрика, который не сводит с меня глаз, говорю:

– Его будут звать, как и тебя, Эрик Циммерман.

– Как меня?

Я киваю и с улыбкой, которая, знаю, дойдет ему до глубины души, добавляю:

– Я хочу, чтобы много лет спустя еще один Эрик Циммерман безумно влюбился в другую девушку и сделал ее такой же счастливой, какой ты делаешь меня.

Улыбка не сходит с лица Эрика.

Хоть он и не говорит мне этого, я знаю, что это самый счастливый день в его жизни. И в моей тоже.

Первая ночь в больнице весьма беспокойная.

Когда к нам приходит педиатр и сообщает, что с Эриком все в порядке, она интересуется, как я буду его вскармливать: грудью или смесью.

Я тут же, не раздумывая, выбираю второй вариант. Мне все равно, что обо мне подумают все остальные. Но я не собираюсь теперь превращаться в ходячую молочную фабрику, когда мне известно, что дети прекрасно растут на детской смеси.