«Итак, что мы имеем? — углубился в рассуждения глава Украины, откинувшись на спинку кресла и полузакрыв глаза. — Ясно, что Лукашов действительно поддерживает самую тесную связь с путчистами. Но почему же тогда не входит в число их руководителей? Ведь это же реальная возможность пройти путь до первого лица страны; реальная возможность сменить на этом посту Русакова.

Другое дело, что Кремлевский Лука не уверен в успехе путча, как не уверен и в том, что удастся обойтись без крови. Большой крови. Он же слишком любит себя, чтобы прийти к власти, не будучи любимым народом».

Но если отношения Луки к путчистам все же просматривалось контрастно, то все еще основательной загадкой оставалась другая цепочка этой истории, другой ее сюжет: отношения между Кремлевским Лукой и Президентом СССР; те отношения, которые сложились на сегодняшний день, исходя из последних событий, и которые позволили бы препарировать истинные цели путчистов…

«Послушай, — вдруг сказал себе Ярчук, — а может быть, все это они вдвоем и задумали — Президент и Кремлевский Лука?! Причем «генератором идей» является конечно же Лука. Пугливый, нерешительный, склонный к отвлеченным размышлениям, а потому вечно неуверенный в себе Русаков всего лишь дал себя уговорить. И теперь они выжидают в кустах по обе стороны костра, в котором в роли «общественных каштанов» выступают так называемые «гэкачеписты», то есть те, кто, полагаясь на их поддержку, позволил себе засветиться.

Сотворив для себя такую разгадку переворота, Ярчук едва заметно повел подбородком и хищно ухмыльнулся.

А ведь ты прав, сказал он себе, вряд ли автором сценария этого заговора мог быть Президент. Скорее всего, это «творение» на совести Луки. Но зачем ему это? Что значит, «зачем»? Мало ли соблазнов. Из сугубо патриотических побуждений, например. Желание предстать в роли спасителя Отечества…

Нет, добро на путч они, конечно, давали вместе, но только при этом Кремлевский Лука просчитывал свои собственные варианты, а Прораб Перестройки — свои. Но… если бы Кремлевский Лука просчитывал их без спешки и глубинно, то обязательно связался бы со мной. Решать свои кремлевско-имперские дела без Украины? Рискованно и безнадежно. Хотя… раскрывать свои кремлевские секреты украинцу-импероненавистнику еще более рискованно и… безнадежно.

Так и не найдя приемлемого для себя объяснения всему происходившему в Москве, Ярчук устало, двумя пальцами, помассажировал переносицу. «Это как зашедшая в патовую ситуацию вязкая шахматная партия», — сказал он себе. А такие партии он — «подпольный гроссмейстер», как, пребывая в юморе, называл самого себя Ярчук — прерывал в самом начале тупика, даже если соперник на ничью не соглашался и приходилось признавать себя побежденным. В таких, откровенно патовых, ситуациях он терял азарт. А какой смысл играть без азарта?

Положив ладони на стопки долларов, словно монах, принимающий постриг, — на Святое Писание, Курбанов закрыл глаза и ощутил, как руки его наполняются огнем и тяжестью, властью и властностью. Воспользовавшись этими деньгами, он уже навсегда отрезал себе путь назад. Отказавшись от них — сразу же обрекал бы себя на гибель.

Он не принадлежал к тем людям, для которых деньги — фетиш, смысл жизни. Вот и деньги, владельцем которых он с этой минуты становился, были для него всего лишь средством достижения цели, его орудием и оружием. Они были той основой, которая позволяла майору проникнуться уважением к самому себе и которая давала ему власть над друзьями и врагами, над теми, кто ему предан и теми, кто его предал, либо решится когда-нибудь предать.

«Ты решил и решился. Это твой шанс и твой крест, и никто, кроме тебя самого, не способен определить, насколько он праведен и насколько преступен».

Когда Курбанов вернулся в комнату, где верховный советник (в этот титул бывший «афганец» возвел себя сам) Рустем Рамал ждал его с кейсом в руке, тот медленно поднялся и, став по стойке смирно, выждал, пока Курбанов закроет чемодан в сейфе и вернется к столу.

— Так, говоришь, начинать следует с охранной фирмы?

— Как прикажете, Крым-баши.

«Крым-баши?!» — не осталось незамеченным для Курбанова это обращение.

— Тогда начинаем сегодня же.

— Уже начали, Крым-баши.

Курбанов подошел к бару, откупорил бутылку коньяку и налил себе и Рамалу. Поначалу Рустем только отпил, но заметив, что хозяин свою рюмку осушил, последовал его примеру.

— Ты знал об этом подземелье?

— Нет, Крым-баши, — ответил Рамал, немного поколебавшись, и Курбанов понял, что лжет.

— И знал, какая сумма там покоится?

— …Потому как знать не положено, Крым-баши, — тут же оправдал свое поведение лейтенант.

Курбанов сел за стол и движением руки предложил сесть Рамалу, однако тот, почтительно склонив голову, продолжал стоять. Он служил. Он демонстративно, с восточным подобострастием, служил, подчеркивая то положение, тот уровень, на котором должен осознавать себя в эти минуты его шеф. Только теперь Курбанов понял, что имел в виду Буров, когда при встрече сказал ему о Рамале: «Только что из Туркменистана. Советник президента Туркмен-баши. Азиатская школа, пройти которую дано не каждому…» или что-то в этом роде, дословно вспомнить он уже не мог.

А еще Буров дал понять майору, что возврата в Туркменистан, в Азию для Рамала нет. И поскольку он остался без хозяина, то теперь должен был сотворять себе нового.

Несколько минут Курбанов сидел молча. И все это время Рамал не сводил глаз с его массивного, широкоскулого, с раздвоенным подбородком, лица. Лишь когда Курбанов устремлял на него свой тяжелый, пронизывающий взгляд голубовато-стальных глаз, медленно, почтительно склонял голову.

— Мы никогда впредь не будем возвращаться к этому разговору… Очевидно, я и не должен был задавать его. Но поскольку все же задам, то потребую, чтобы ответ был правдивым. Он никак не повлияет на наши отношения, ни сейчас, ни в будущем.

Рамал едва заметно повел подбородком, хрипло прочистил горло и проговорил:

— Именно так, Крым-баши.

— Если бы я вернулся без кейса, то есть отказался от этих денег… ты обязан был бы пристрелить меня?

Песочной струей стекали секунды, однако Рамал все не отвечал и не отвечал. Курбанов налил себе еще немного коньяку, выпил и, выложив перед собой громадные тяжелые кулаки-гири, поглядывал то на них, то на советника.

— Я задал тебе вопрос.

— Слышал, Крым-баши. Я уже ответил на него, Крым-баши.

— То есть?..

— «Именно так». Из подземелья вы могли выйти только с кейсом. Или же совсем не выйти. Отказаться вы могли в Москве. Тогда вы уже никогда не вернулись бы в Крым, и вам никогда не пришлось бы спускаться в это подземелье.

Говорил Рамал медленно, чеканя каждое слово, опадавшее в сознание Курбанова девятью граммами расплавленного свинца.