Не время пока.

Рано.

Расступаются люди, пропуская Янгара.

Шепот за спиной словно шелест листьев. И отдельные слова в нем теряются.

Решетка. Ворота открывают. Скрипят несмазанные петли.

Песок. Белый. Сырой, но уже прогретый солнцем. И Янгар, остановившись на мгновение, касается песка. Шершавый. Тяжелый.

Кровь хорошо впитывает.

Та, что стоит за спиной Янгара, подталкивает его вперед. Она далеко, но не настолько, чтобы вырваться из плена. И Янгар, обернувшись, кланяется. Пусть та, что стоит за его спиной, успокоится: он верен хозяйке.

Пока.

Еще несколько шагов.

И солнце делится светом. Камень в руке раскаляется, и Янгар разжимает кулак. Запрокинув голову, он смотрит на солнце. Долго, до рези в глазах и красных мошек, до слез и мутного взгляда. Но привязь тает.

Лед под солнцем.

И та, что стоит за спиной Янгара, шипит от злости. Она поняла уже свою ошибку и пытается дотянуться, расстилает липкие нити, плетет сеть, чтобы набросить на арену.

Не получится, здесь слишком много солнца. И Янгар смеется над ее беспомощностью: у него вновь получилось изменить судьбу. Вот только сейчас он, Янгхаар Каапо, Клинок Ветра и последний из рода Великого Полоза, похож на безумца.

– Стой!

Дорогу заступил высокий темноволосый раб.

Его зовут Олли.

Ветерок взъерошил короткие его волосы, коснулся медной кожи, лизнул свежие раны на груди. И по острию копья пробежал солнечный луч.

– Остановись, пожалуйста, – попросил Олли и руку вытянул, пятерней уперся Янгару в грудь. – Ты же не понимаешь, что собираешься сделать. Ты сам потом пожалеешь… она вернет тебе разум.

Да, а потом выпьет до дна, как делала это с другими.

Янгар знает. И, отбросив руку Олли, отвечает:

– Падай.

Тот хмурится. Медлителен. Непонятлив.

– Ты должен упасть. – Янгар надеется, что Олли сумеет прочесть по губам. И спорить не станет. Сын Ину упрям, но не глуп.

Он вскинул копье, защищаясь от удара палаша, и сталь клинка с легкостью перерубила древко. А в следующий миг рукоять вписалась в висок. Олли устоял, только головой затряс, силясь избавиться от звона. А палаш в руке Янгара, описав полукруг, вернулся и скользнул по горлу, отворяя кровь.

Красная.

Сладкая.

Та, что стоит за спиной Янгара, подалась вперед. И Олли, покачнувшись, опустился на колени…

…а та, что стоит за спиной Янгара, замерла. Она ждала… и, не дождавшись, завизжала:

– Добей!

Жаль. Янгар надеялся, что получится ее обмануть.

– Добей! – подхватила толпа, подчиняясь ее воле. И людское море всколыхнулось. Еще немного, и оно решится попробовать ограду на прочность.

– Не вышло. – Янгар отбросил косы за спину и протянул бывшему врагу руку. – Хотя попытаться стоило. Мертвецы ей без надобности, а вот живых она не отпустит.

– Как ты…

Олли рукавом зажал царапину на горле, длинную, кровящую, но неопасную.

– Да просто бегать не впервой.

Та, что некогда была человеком, поднялась. Янгар слышал эхо ее гнева и жажду, многократно усилившуюся. Она сходила с ума от ярости и бессилия.

– Глупец, – сказала она, отбрасывая с лица полог ткани.

И солнце отпрянуло, не желая смотреть в ее лицо.

Бледное.

Совершенное каждой своей чертой и уродливое в этом совершенстве.

– Не смотри на нее. Если хочешь сохранить разум, нельзя заглядывать в глаза сумеречнице, – сказали Янгару, и холодные пальцы легли в его ладонь. И он сжал, опасаясь, что если выпустит их, то его жена исчезнет. Она же, услышав этот страх, обняла его.

Хрупкая девочка в медвежьей шкуре, которая не скрывала ее наготы, и Янгар набросил поверх шкуры плащ. Он наклонился, коснулся губами рыжих волос, от которых исходил пьянящий аромат лета.

– Прости. – Он не знал, сумеет ли вытащить ее.

Попробует.

– За что?

– За то, что не защитил. И спасибо.

– За что?

У нее светлая улыбка.

– За то, – Янгар коснулся камешка на веревке, – что уберегла.

Под крыльями тени становилось холодно. И как-то обидно было умереть сейчас.

…Смотри, милая, смотри хорошенько.

Восковые свечи ровно горят, и пламя их отражается в старом зеркале. Серебро потемнело от времени, и каждый день старуха начищает зеркало мелким песком и гладкой бархатною тряпкой.

Пиркко сидит на ковре и наблюдает.

У старухи тонкие руки, кожа на которых обвисает складками. Ногти на пальцах ребристые, нехорошие. Волосы седые она прячет под платком, который надвигает по самые брови.

Старуха водит-водит ладонью по серебру, приговаривая:

– Для моей, для красавицы…

Пиркко улыбается. Она не боится старухи.

От платья ее пахнет травами. А под широкой верхней юбкой скрывается множество удивительных вещей: серебряные иглы и сухие листья, корешки, похожие на человечков, заячья лапа, перья птичьи и жабья ломкая шкура.

Старуха позволяет играть с этими сокровищами и, когда Пиркко устает, усаживает ее перед зеркалом.

– Ты ж моя девочка, ты ж моя красавица… – Старуха расчесывает волосы Пиркко резным гребнем, и темные кудри становятся еще темнее, а кожа, наоборот, белеет. – Есть ли на Севере девочка краше?

– Нету! – Пиркко весело.

И радостно. Ей нравится быть самой лучшей. Папа ее любит. Он привез из-за моря туфельки, шубку горностаевую и куклу большую с фарфоровым лицом, которое почти как настоящее.

– Правильно, – мурлычет старуха, и древняя трехцветная кошка, один глаз которой синий, а другой желтый, трется о ноги Пиркко. – Ты моя красавица… и всегда будешь ею.

– Как мама?

Старуха кривит губы.

– Мама твоя меня не слушала и поистратила всю красоту, высохла. Поэтому муж на нее и не смотрит.

Каждое слово что плевок. И гребень больно дергает за волосы, отчего Пиркко плачет. А старуха, спохватившись, обнимает ее:

– Ты-то будешь меня слушать.

– И буду красивой?

– Будешь, конечно, будешь, милая.

Старуха мешает травы, растирая их кривыми пальцами. Отловив на заднем дворе черную курицу, старуха зажимает ее под локтем и ловко перерезает птице горло. Курица дергается, а кровь ее наполняет чашу.

– Запоминай, милая. Красоту беречь надо. Время не обманешь, но…