Она придет и за хмурым стариком. И за воинами, что окружили распорядителя, пытаясь втолковать что-то. И за самим распорядителем, который отвечал, размахивая руками, то и дело поворачиваясь к балкону.

И прав хозяин дорог: там, где поселилась сумеречница, другим не остается места.

Но как быть мне?

– Странно, – Олли оперся на копье, – почему они медлят?

Распорядитель замер, неестественно вывернув шею. Он смотрел на балкон, а я – на него.

Вот распорядитель поклонился и опрометью бросился ко дворцу. Он бежал на полусогнутых ногах, перебирая ими быстро-быстро, полы синего халата заворачивались, обнажая желтую рубаху и чересчур широкие штаны. Распорядитель опускал голову все ниже, и квадратная шапочка его, украшенная пером, медленно съезжала на затылок. А он вдруг опомнился и содрал шапку, сунул под мышку.

На темечке его проклюнулась лысина.

– Что-то затевается интересное, – пробормотал мой брат.

Олли тоже следил и за распорядителем, и за балконом, и за людьми, чье недовольство крепло.

Двое на арене?

И драться не хотят?

Ату их!

– Аану, – голос Олли дрогнул, – я знаю, что она сделает.

И я знаю, видела эту дорогу. Я не хочу вновь ступать на нее. Только… разве есть у меня выбор?

Я подняла голову, взглянув на золотую монету солнца. Жаль, что до лета не выйдет дожить. Глядишь, тогда бы я стала человеком.

Интересно, есть ли душа у хийси? И если есть, то примет ли ее Пехто?

– Не думай о смерти, – зло сказал Олли. – Никогда не думай о смерти, если хочешь жить!

Хочу.

Но распорядитель уже возвращался. Он шел медленно, сгорбившись пуще прежнего, и я чувствовала безмерную усталость этого маленького человечка. Он взобрался на постамент и, откашлявшись – кашлял долго, захлебываясь, прижимая к животу руки, – произнес:

– Милостью кейне Пиркко… – каждое слово давалось ему с трудом, и пот градом катился по круглому лицу. Вытерев его рукавом, распорядитель повторил: – Милостью кейне Пиркко и по просьбе ее свое умение на арене покажет Янгхаар Каапо.

Рев был ответом ему.

В этот миг люди любили свою кейне.

Та, что стоит за спиной Янгара, прятала лицо под невесомым пологом ткани.

Кейне горюет по мужу, но не желает, чтобы люди стали свидетелями этого горя.

Ей не по нраву был яркий солнечный свет. И холодная рука крепче сжимала локоть.

Кейне простила Янгхаара Каапо и приблизила к себе. Неспокойно нынче на Севере. Подняли головы Золотые рода, потянулись к оружию. Но прежде чем обнажить его, пусть посмотрят, на чьих клинках трон держится.

Она холодна, несмотря на солнце, которое греет не по-весеннему ярко. И лунные камни бледнеют, теряя силы. Слабеет и привязь. Еще немного – и…

Она чувствует свое бессилие и злится. Когти впиваются в руку Янгара. А кейне подносят кубок, наполненный красной густой кровью.

– Хочешь? – Она предлагает кубок Янгару, и он тянется, готовый попробовать. Но та, что стоит за его спиной, слишком жадна.

– Нет, тебе, пожалуй, не стоит. – Она выпивает сама, глотает жадно.

Так он пил воду, выбравшись из красных песков Великой пустыни. Глотал, давился до рвоты, до вздувшегося живота, который, казалось, вот-вот треснет, а Янгар не способен был отойти от ручья.

И она, та, что стоит за плечом Янгара, осталась голодна.

Ей нужно больше крови.

С каждым днем.

И Талли, занявший место по левую руку от ее трона, отворачивается.

– Скажи, что ты готов для меня сделать? – Та, что стоит за спиной Янгара, отбрасывает полотняный полог. И солнце отступает перед бездной ее глаз, а привязь становится прочнее.

Ненадолго.

Надо ждать.

И смотреть в ее глаза, позволяя вновь себя опутать.

– Ты еще сопротивляешься, – говорит она, проводя ладонью по щеке, и коготки расцарапывают кожу. Она слизывает капли крови и жмурится. – Сладкая… Почему ты все еще сопротивляешься? Разве я не красива?

– Красива.

Ей нравятся зеркала.

И восхищение.

И страх.

Она готова выпить все и сейчас тянет из Янгара силы, но все же отстраняется с явным сожалением.

– Так что ты готов сделать для меня, Янгхаар Каапо?

– Все.

В ее глазах вспыхивает радость, и камень, спрятанный на груди Янгара, наливается тяжестью.

– Тогда… – Она вновь прячет свое лицо, поскольку солнце слишком уж яркое. – Тогда иди и убей этого зверя.

В ее руках клинок. Янгару знакомы его тяжесть и синий узор на булатной стали.

– Возьми. – Та, что стоит за его спиной незримой тенью, проклятием, больше не боится давать оружие. Верит? Или проверяет?

Ее привязь прочна.

– Иди. – Она ласково касается его руки. – И убей. Для меня.

Идет.

По ковру, который скрывает звуки шагов, лишь мягко прогибается ворс.

По мрамору пола, холодному, отполированному до блеска. И собственная тень на нем спешит обогнать Янгара. Теням легко устроить побег, а он пока еще на привязи. И рука сама тянется к зеленому камню, сквозь который можно смотреть на солнце.

Мрамор сменяется гранитом.

Лестница. Ступени числом три дюжины.

…Семь тысяч ступеней ведут к храму, скрытому в горах. О нем рассказывал каам. Он садился у костра на пятки, и Янгар удивлялся, как узкие аккуратные ступни выдерживают вес этого тела. Каам тянул к огню руки, и пламя ласково обвивало запястья.

Каам устраивался перед зеркалом и перебирал кисти. В лазуритовой шкатулке у него множество кистей и еще краски: красная – для губ, синяя – для век. Янгару было смешно наблюдать за тем, сколь сосредоточенно каам разрисовывал лицо.

И было время, когда Янгар смеялся в голос. А каам лишь отмахивался, дескать, только глупцу чужие обычаи смешными кажутся.

На глупца Янгар не обижался.

Лестница закончилась.

Коридор. Узкий и темный, несмотря на десятки факелов. И каждый звук здесь эхом отдается по нервам. Камень в руке тяжелеет.

А привязь истончается.

Та, что стоит за спиной Янгара, впервые отпустила его далеко.

– Не думай убежать, – сказала она напоследок, коснувшись губами щеки, – не выйдет.

Он не думает.

Он уже научился прятать опасные мысли под пологом пустоты и туда же отправляет воспоминание о костре и кааме, о красках в лазуритовой шкатулке и кистях, что кажутся такими хрупкими в толстых пальцах Кейсо. И само его имя…