Войны на юге были не единственными масштабными предприятиями при Йукном-Ч’ене. В 660-е годы он и его вассал из Йокиба (Пьедрас-Неграса) воюет со знаменитым К’инич-Ханаб-Пакалем I из Паленке.

Тикальская династия восстанавливает своим позиции после смерти Йукном-Ч’ена около 686 года и воцарения его сына Йукном-Йич’ак-К’ак’а (686–702). Незадолго до 692 года Хасав-Чан-К’авиль I (682–734) занимает Тикаль, а в 695 году одерживает масштабную победу над канульскими войсками. В ее результате в руки тикальцев попадает священный символ – паланкин с изображением одного из богов-покровителей Кануля. Долгое время считалось, что канульский правитель был захвачен в плен, но теперь ясно, что он продолжал править на севере еще несколько лет.

Новый удар по канульской гегемонии наносит Йик’ин-Чан-К’авиль (734 – около 766), который в начале своего правления одержал победу над своими северными врагами. Однако Кануль остается по-прежнему активным и даже вмешивается в политику на далеком юго-востоке. Война между Киригуа и Копаном, разразившаяся в 738 году и окончившаяся гибелью Вашаклухун-Убах-К’авиля копанского, была поддержана Вамав-К’авилем, который назван «священным царем Чикнаба (то есть Калакмуля)». Однако вскоре ситуация полностью меняется, и к 751 году канульская династия исчезает из Калакмуля, который оказывается под верховной властью правителей Суц’а (Ошпемуля). Судя по всему, канульская гегемония окончательно распалась и власть прежних повелителей всех земель майя вновь сосредоточилась на юге Кинтана-Роо.

Гегемония опять возвращается в Тикаль, однако ее охват куда меньше. На юге правители Дос-Пилас создают свое собственное военное государство, подчинив города Тамариндито, Сейбаль и Канкуэн. На реке Усумасинте ожесточенно бьются за власть Пачан (Йашчилан) и Йокиб (Пьедрас-Неграс). Цивилизация майя достигает своего зенита, который быстро заканчивается кризисом начала IX века и коллапсом к концу Х века.

Не менее важные открытия были сделаны в сфере изучения лингвистических аспектов иероглифических текстов. Над этим работали исследователи по разные стороны океана.

Как упоминается в 6-й главе, Ю. В. Кнорозов сформулировал следующее орфографическое правило слоговой записи: для передачи согласного звука в конце слова следует употребить такой слоговой знак, подразумеваемый гласный которого тождествен предыдущему гласному звуку слова. В то же время встречались отклонения от сингармонического написания. В 1998 году Стивен Хаустон и Дэвид Стюарт при поддержке лингвиста Джона Робертсона предложили объяснение этих отклонений: если в конце слова употребляется такой слоговой знак, подразумеваемый гласный которого отличается от гласного предыдущего слогового знака, то в корне был долгий гласный. Этот принцип они назвали принципом дисгармонии (об этом см. в 10-й главе). Исследователи также отметили, что в поздних текстах, начиная примерно с 730-х годов, в восточных городах майя дисгармонические написания постепенно начинают заменяться сингармоническими. Это явление, несомненно, отражает потерю долготы гласными восточно-чоланских языков. Таким образом, письменность майя отражала не только статичную картину бытования престижного языка, но и вполне реальные процессы языковых изменений.

В 2004 году испанский эпиграфист Альфонсо Лакадена (1964–2018) и датский лингвист Сёрен Вихманн уточнили это наблюдение. В соответствии с их предположением, майя различали на письме не только краткие и долгие гласные, но также и гласные с гортанной смычкой. Если запись ku-ch(u) передает слово kuch (куч) «бремя» с кратким гласным, а ba-k(i) – baak (баак) «кость; пленник» с долгим, то, например, запись bu-l(a) передает слово bu’l (бу’ль) «фасоль», а одно из первых чтений Кнорозова mu-ka – слово mu’k «предзнаменование, весть». Также стало ясно, что сингармонический и дисгармонические принципы играли важную роль не только в слоговой записи, но и в случае конечных фонетических подтверждений для словесных знаков. Так, первый знак на рисунке 53 в 10-й главе изображает голову змеи и передавал слово kaan или chaan («змея»), но если к нему приписывалось конечное подтверждение nu, то он записывал слово cha’n «хозяин, владелец». Так писцы майя могли избежать необходимости использования детерминативов для слов с разным значением, которые отличались лишь корневым гласным.

Еще один вопрос, долгое время остававшийся дискуссионным, это вопрос о языке, на котором были написаны иероглифические тексты. Ю. В. Кнорозов обозначил его как «древний язык майя» и считал, что он ближе всего к староюкатекскому. Американские ученые, прежде всего Д. Келли и Ф. Лаунсбери, с самого начала рассматривали вероятность того, что язык письменности связан с языками чоланской языковой группы. Эта гипотеза нашла поддержку у участников конференции «Фонетизм в иероглифической письменности майя» (1979), пришедшим к выводу, что многие важные черты фонетики и грамматики текстов I тысячелетия н. э. могут быть объяснены исходя из данных чоланских языков. Во второй половине 1990-х годов Стивен Хаустон, Дэвид Стюарт и Джон Робертсон окончательно сформулировали точку зрения, что язык письменности входил в восточно-чоланскую языковую подгруппу и был близким родственником колониального чольти и современного чорти, а с западно-чоланскими языками (чоль и чонталь) был связан слабее. Они предложили называть его «классический чольтийский язык» и рассматривали его как общий престижный язык письменности.

Однако параллельно Альфонсо Лакадена, работая с материалами Мадридского кодекса, обнаружил новый подтверждения правоты Кнорозова: в этой рукописи встречались слова, которые фонетически и грамматически могли быть объяснены только на материалах юкатекских языков. В то же время были и фрагменты, записанные по-чолански. Эту ситуацию испанский исследователь предложил называть билингвизмом (двуязычием). По его мнению, писцы майя вплоть до конца XVI века продолжали изучать давно уже мертвый язык иероглифической письменности, но зачастую, сталкиваясь с собственными реалиями, записывали слова и выражения по-юкатекски.

Затем Лакадена и его датский коллега Вихманн решили проверить и надписи классической эпохи и показали, что в них тоже встречаются примеры нестандартных написаний, отражающих проникновение в престижный литературный язык черт местных языков и диалектов. Таких случаев они обнаружили три: древнеюкатекский язык на северо-западе полуострова Юкатан (Шкалумк’ин и ряд других городов области Пуук), западно-чоланский язык (предок чоль или чонталь) в текстах западных городов майя (Тортугеро, Паленке и др.), древнецельтальский язык в текстах города Тонина на крайнем западе земель майя (долина Окосинго, штат Чьяпас, Мексика). Позднее независимые наблюдения Д. Д. Беляева, С. Вихмана и М. Зендера привели к выводу, что в некоторых поздних надписях, происходящих из Небаха (север горной Гватемалы) встречаются черты одного из горных языков (вероятно, древнеишильского).

Одним из предсказаний Майкла Ко, озвученных в 11-й главе его книги, было, что «изучение вспомогательных текстов, непосредственно связанных со сценами на керамике, однажды откроет целый мир, который, возможно, содержался в давно утраченных ритуальных кодексах классического периода». Реальность, как всегда, оказалась куда удивительнее. Как ясно из примера с вазы с колибри из Тикаля, вспомогательные тексты, передающие речь персонажей, изображенных на вазах, записывали фрагменты мифов классического периода. Но не только священных мифов.