Первичные адепты — маги, чернокнижники, волхвы и ведьмаки, и проч. владеют малой Силой. Подчиняют её травами, амулетами, заговорами и заклинаниями, составляют травники и списки, всякие grimoires, и с того живут.

Колдуны высокого полёта оперируют магическими сущностями без посредников, впрямую общаясь со стихиями, черпают Силу непосредственно в эфире, и тем живы.

Высший маг сам есть эфир. Ему подвластно всё, кроме творения. Иначе он был бы Всевышним.

Но (знаю по себе) когда магическая Сила переваливает через некий рубеж, поток становится лавиной. Такая Сила уж не может убывать, способна токмо увеличиваться, расти — любой её расход (и применение) провоцируют открытие новых каналов подпитки. Сила более не может оставить мага, забирает его тело и даже не даёт ему скончаться. Ведьма — даже та не сможет умереть, пока не передаст своё умение ученице, что же я? Где-то, когда-то я совершил ошибку, и, быть может, не одну. Я могу расходовать эту Силу, но не могу от неё избавиться. Но я могу её передать равному по силе магу.

Или — магам.

Мои три мышонка недостаточно сильны. Но даже будь они сильны, они могли бы справиться с ней, только если между ними было бы согласие.

А согласия нет.

Есть и ещё путь. Верней, я думаю, что он есть. На самом деле я могу только предполагать — те, кто смог потратить Силу, сделали это не в одиночку. Да и мир изменился...

— Что ты пишешь?

Жуга поднял голову и посмотрел на девушку. Та сидела у огня, закутанная в плащ, смотрела на травника. Отблески костра, как огневушки, танцевали на её лице.

Травник отложил свинцовый грифель.

— Разное, — уклончиво сказал он. — Записываю мысли.

— Для чего?

— Чтоб не забыть.

Пошли вторые сутки с момента, когда господин Андерсон затеял жалить девушку пчелой, а травник её вызволил. Всё это время они провели в пути, останавливаясь, только чтоб прикупить еды. Заночевать Жуга предпочёл в лесу. Девушка не стала спорить: она ещё была слаба, несколько раз ей становилось дурно. До Кортрейка было примерно тридцать лье — день пешего пути, но Жуга опасался погони и не решился выйти на дорогу. Девушку он нёс на руках, а когда та смогла идти самостоятельно, уже стемнело. По счастью, ненастье кончилось, и солнце, светившее почти по-летнему, подсушило землю. Хоть ночью было холодно, уже вполне возможно было без опаски для здоровья ночевать под открытым небом. Поблизости оказался невысокий холм со старыми развалинами. Там и остановились.

— А я думала, ты чародей. И пишешь колдовскую книгу.

Травник чуть заметно улыбнулся.

— По этой книге невозможно колдовать, — сказал он. — Да и не в колдовстве дело.

Костёр Жуга развёл при помощи кресала.

Девочка рассматривала своего спутника практически не скрываясь. Впрочем, последнего это ничуть не смущало.

Травник осунулся, скулы его заострились, в глазах появилась дремотная дымка. Всё это время он практически не спал. Держался — и не спал. Возможно, он потому и не хотел снимать комнату в гостинице, что на природе ему легче было не заснуть. Когда бы девушка ни просыпалась — среди ночи или на привале днём, травник неизменно бодрствовал. Для чего он изводил себя, ей было непонятно. Может быть, он караулил, может быть, молился или размышлял, а может, просто изнурял плоть, как это делают монахи и отшельники, разные святые столпники и прочие анахореты, чтоб добиться чистоты сознания. Но скорее всего причина была третья, такая, что девчонка не могла об этом догадаться.

Путь их лежал на побережье — к Цурбаагену и Лиссбургу, двум городам, в которые травник стремился с непонятным упорством.

* * *

— Что теперь со мной будет? — спросила девушка. Отведу тебя домой, — последовал ответ. Та помолчала.

— У меня нет дома, — наконец сказала она. — Родни в Локерене у меня не осталось.

— Тогда я отведу тебя обратно в Кортрейк. Девушка потупилась.

— Не надо в Кортрейк, — сказала она.

— Как не надо? Ты же там работала!

— Я работала прислужницей в гостинице. Когда меня... — Она замешкалась. — Когда меня украли, хозяева наверняка подумали, что я сбежала, и наняли другую. Я не знаю, но, наверное, это так. Они мне не поверят, просто выгонят на улицу, и никто больше не возьмёт меня к себе.

Травник смерил девушку пытливым взором, задумчиво взъерошил волосы рукой и отложил в сторону исписанные листы. Откинулся к дереву и сплёл пальцы в замок на поднятом колене.

— Это всё отговорки, — сказал он. — Я уверен, ты легко найдёшь себе новую работу. Ты, кажется, девушка честная, не белоручка, не уродина и не больная. В чём же дело?

— Всё равно, — упорствовала она. — Посмотри на меня: я маленькая! Меня не берут ни прачкой, ни молочницей, а для кружевницы у меня слабое здоровье — я всё время падаю в обморок и кашляю, если сижу скрюченной, как они. Я... не могу вернуться.

— Что же получается, — Жуга развёл руками, — ты не хочешь, чтоб я отвёл тебя домой, не хочешь возвращаться в город, где работала... Чего же ты хочешь?

Она глубоко вздохнула, словно набираясь смелости, зажмурила глаза и даже, кажется, сжала кулаки.

— Я хочу с тобой, — выдохнула она.

— Со мной? Что значит — со мной? Послушай, это невозможно...

Девушка подняла взгляд. В её глазах поблёскивали слёзы.

— Ты ведь не бросишь меня? — робко спросила она.

— Брошу? — Травник поднял бровь, потом нахмурился. — Погоди, погоди... О чём ты говоришь? Мы ведь никогда не были вместе!

— Я... умру без тебя.

— Вздор! — возмутился травник. — Ты нормальная, здоровая девочка. Держись от пчёл подальше — и всё будет хорошо.

Девица обхватила колени руками и придвинулась к огню.

— «Хорошо» уже не будет, — тихо сказала она, кусая губы и глядя в огонь. — Я без тебя умру. Ты, наверное, не думал об этом, а я знаю... Я была ещё совсем-совсем маленькой, когда это поняла. На меня давно все махнули рукой — мама, дядья... Все. Меня как будто уже заранее похоронили. У меня никогда не было друзей. Никого. Никогошеньки. Только ты. Из-за этих пчёл, из-за моей болезни все меня боялись. Мама вся извелась, а потом умерла. Соседские мальчишки дразнили меня кошкой, потому что у кошки девять жизней. Когда ты приходил, все прятались по углам, а потом вылезали и ругались. И кидали в меня камнями и навозом. Говорили, что меня надо сжечь как ведьму. За меня только дядя Бастиан заступался. Ещё когда я была маленькой, я придумала себе сказку, что однажды ты придёшь и насовсем останешься со мной или возьмёшь меня с собой и уведёшь далеко-далеко... Но ты не приходил.

Жуга молчал. Ночь выдалась без ветра. Маленький костёр уютно потрескивал. Дрова уже прогорели, превратились в рубчатые головешки, тлеющие красным, а травник всё сидел и смотрел на них, обдумывая сказанное девушкой.