— Пойдёте с нами, — сказал он, смерив взглядом их всех одного за другим. — Отведём вас в лагерь, там и поговорим. Там же заночуете, коль захотите. Тока не рыпайтесь, а то пристрелим. Ежели вы вправду те, за кого себя выдаёте, вам нечего бояться — мы вас не обидим.

— У нас телега засела.

— Это подсобим.

Лесовики приблизились, помогли вытолкнуть застрявшую повозку, окружили музыкантов и привели их на поляну, совершенно укрытую в чаще леса. Здесь, среди женщин и детей, дымящих очагов, землянок, шалашей, путешественники увидели множество мужчин и молодых парней, таких же вооружённых и оборванных, как те, которые устроили засаду. Все что-то делали, ходили, чистили оружие, настороженно разглядывали и музыкантов, и повозку. В дальнем конце, на распорках, висели три оленьих туши — королевской дичи; четверо охотников как раз заканчивали их свежевать.

— Мать честная, народищу! И впрямь «лесные гёзы», — удовлетворённо глядя по сторонам, отметил Йост. — Придётся, «господин Каспар Арно», сегодня вечером дать им представление. Сумеете?

Карл Барба, молчавший всю дорогу от опушки до поляны, сердито поджал губы.

— Вы обижаете меня, молодой человек, — сказал он. — Представление — чепуха, надо только привести в порядок моих кукол и найти кусок материи для занавеса. Публика непривередливая. Скажите лучше мне, какого чёрта вы так долго медлили, когда могли сразу сказать эти треклятые слова? Нас же запросто могли подстрелить!

— Я должен был удостовериться, — хмуро сказал поэт. — Мало ли, кто бродит по лесам. Хватает как сторонников Оранского, так и испанских прихвостней. А вот вам надо бы научиться держать язык за зубами. Здесь вам не Мюр и не Брабант. Старайтесь меньше говорить по-итальянски.

— Merda!

— И даже не ругайтесь.

Тем временем возле повозки оказался тот самый бородач с дубиной, и Йост махнул ему рукой, чтобы тот подошёл.

— Я вижу, вы действительно «лесные братья», — обратился к нему Йост. — Вы живёте здесь общиной и скрываетесь от преследований? А лесников вы не боитесь?

— Нас слишком много, — отвечал крестьянин, — они нас боятся и не смеют тронуть. Сыскари и судейские тоже. А народ нас любит, потому что мы никому зла не причиняем, разве что стреляем из-за деревьев в испанских козлов и их прихвостней валлонов, этих pater-noster-knechten[72]. Мы поживём здесь ещё некоторое время спокойно, покуда нас не окружит испанское войско. А ежели этому суждено случиться, то все мы, мужчины и женщины, девушки и мальчики, старики и дети, дорого продадим наши жизни и скорее перебьём друг друга, чем сдадимся, чтобы терпеть тысячи мучений в руках кровавого герцога.

— Бесполезно биться с палачом на суше, — возразил Йост. — Пришла пора уничтожать его на море. Вам нельзя здесь оставаться. Двиньтесь на Зеландские острова через Брюгге, Гейст и Кнокке. А там...

— У нас нет денег.

— Я дам вам пятьсот червонцев — это деньги принца. Пробирайтесь вдоль водных путей — протоков, каналов, рек. Вы увидите корабли с надписью «G. I. H.» — «Господь Иисус Христос»; тут пусть кто-нибудь из вас засвистит жаворонком. Услышите в ответ крики петуха — значит, вы у друзей.

— Благослови вас Бог, мы так и сделаем! — отвечал крестьянин, посветлев лицом.

— Если Бог с нами, то кто против нас? — сказал ему на это Йост, слез с телеги и протянул руки, чтобы Октавия тоже могла сойти на землю. Крестьянин задумчиво наблюдал за этой сценой.

— А малышка-то ваша устала, — сочувственно отметил он. — Вона, еле ноги переставляет. Отчего у ей такие волосы?

— Покажите нам какой-нибудь шалаш, где можно переодеться и поспать, — сказал Йост, оставив вопрос без ответа.

— Вон тот или вон этот, — указал бородач, — идите в любой, вас здесь никто не тронет. Ежили вы и вправду музыканты, то вы очень вовремя: как раз сегодня мы выбираем майскую королеву. Пущай далеко от города, но, может, так оно и надо в нонешние времена, когда кругом полно гишпанских католических попов, которые терпеть не могут наших праздников. Я скажу своим ребятам и пришлю вам пару баб, чтобы они присмотрели за детьми.

Октавия удалилась, держа за руку Йоста, но перед тем, как слезть с телеги, она повернулась к Фрицу, сложила рупором ладошку и тихонько прошептала ему: «Фе!» И лишь когда они оба скрылись внутри, Фриц сообразил, что это был не возглас, выражающий презрение или расстройство, а совсем другое.

Девочка имела в виду руну Фе. Делёж богатства. В то же время — руну праздника любви. Мальчишка почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

— Может, не стоит так, наобум, с ними играть? — пробормотал он.

— Фридрих! — донёсся до него сердитый окрик господина Карла. — Чего ты там расселся? Ну-ка, слезай. Слезай, слезай. Помоги мне вытащить этот сундук. До темноты нам надо перебрать всех кукол и ещё оборудовать сцену, так что шевелись!

Фриц стряхнул оцепенение и бросился помогать.

Вечером пришлось дать представление. Засевшие в лесах крестьяне, лишённые не только хлеба, но и зрелищ, встретили выступление кукольника с восторгом, а Капитана из commedia del Parte, ставшего испанским Капитаном, освистали и закидали кочерыжками, костями и морковными огрызками, благо, кукле было всё равно. Пьеску про собаку и падре Педро пришлось повторять три раза, публика не отпускала их, орала и требовала продолжения. Мёд и вино лились рекой. Музыканты скоморошничали, свистели в свирели, дули в дудки и в бутылки, из бутылок тоже дули, жарили кто в лес кто по дрова, пели трубадурские кансоны, безбожно перевирая слова, чем вызывали взрывы хохота, тузили друг друга и состязались в ругани. Рейно Моргенштерн и Мартин с Томасом вооружились прялками, вальками, медными шумовками и брюквами на палках, нарядились бабами, напялили на головы горшки и чугуны и изображали драку рыцарей на куртуазный лад. Кассиус и Феликс им подыгрывали, а Тойфель, который к этому моменту раздолбал всю шкуру на барабане, ходил вокруг, тряс посохом с бубенчиками, делал страшные глаза и отпускал комментарии a la Grant Guignol[73]. На Мюнцере раскокали горшок, у Лютера едва не загорелась юбка, а у Рейно от удара брюквой голова застряла в чугунке, который потом гистрионы стаскивали всем кагалом. Народ покатывался со смеху.

«Майская невеста» и её жених спрятались в кустах, и все искали их, со смехом натыкаясь друг на дружку, и та или тот, кто находил кого-нибудь из них, становились королём или королевой празднества. Под радостные возгласы их обоих нашли в овраге, скрытом зарослями, а потом до поздней ночи танцевали до упаду на поляне при колеблющемся свете костров и убывающей луны, парни — с девушками, девушки — с парнями, будто и не было войны. Танцевали у шеста с орехами и лентами, во славу мая, за неимением домов украсив зацветающими ветками свои землянки с шалашами. Окажись в ту ночь поблизости испанские солдаты — лежать всем гёзам трупами, но Бог хранил своих детей.