Октавия очень скоро устала, но всё равно наотрез отказывалась уходить с поляны, веселилась, хохотала, хлопала в ладоши, а потом, когда Фриц отвлёкся помочь на представлении, тихонько улизнула. Хватились её не сразу.

— Октавии нигде нет! — запыхавшись, доложил мальчишка господину Барбе.

— Что?! — поперхнулся тот. — Mamitta mia, ведь на ней корсет с деньгами! Что за егоза! Если кто-нибудь прознает, ей несдобровать! Presto, presto, скорей за ней!

Он обругал мальчишку «ragazzo stupido», надавал ему затрещин, а потом позвал поэта, и они отправились на поиски. Оба уже изрядно набрались, Карла-бааса кренило влево, Йоста — вправо, но вдвоём они вполне уравновешивали друг друга. Выкликая имя девочки, они раз десять обошли поляну и окрестности, везде влипая в ситуации: молодухи лезли целоваться, убегая с визгливым смехом, если их пытались обнимать, мужчины с бутылками дёргали приятелей за рукава, предлагая выпить. Йосту на голову напялили венок, вскоре съехавший ему на шею, а господину Карлу засветили в глаз, правда по ошибке. Все видели Октавию, только не здесь и не сейчас.

Уже светало, когда Фриц нашёл девочку спящей у полупогасшего костра, возле которого сидел и ворошил угли какой-то незнакомый парень лет примерно двадцати пяти, высокий, с очень бледной кожей, с длинными, абсолютно белыми прямыми волосами, кончики которых он отбрасывал за уши. В то время, как все веселились, допивали пиво и любили друг друга в кустах, парень был задумчив, одинок и совершенно трезв.

— Привет, — сказал он, завидев приближавшихся к нему Йоста и мальчишку. — Эта la petite fille[74]ваша?

— Добрая вам ночь, — поздоровался Йост и икнул. — А девочка и вправду наша. Спасибо, что не дали ей замёрзнуть.

Фриц промолчал.

Незнакомец не походил на крестьянина и выглядел как горожанин, голиард или вагант, хотя никак не аламод[75]— был в белой рубашке, красных штанах-трико и старомодных башмаках с носами как у корабля. На голове его был берет с пером и украшением в виде костяной медали, свой замшевый чёрный колет он набросил на плечи, а синим гарнашем[76]накрыл спящую девочку.

— Вы, я слышал, едете на север, к морю, — вежливо сказал он.

— Вас обманули, — быстро ответил Йост, — мы едем совсем в другую сторону, на восток.

— Всё равно нам по пути. Я уже две недели жду каких-нибудь путников или пилигримов, чтобы составить им компанию. Сами понимаете, каково в наше время путешествовать в одиночку. Возьмёте меня с собой?

— Я поговорю с ребятами, — сухо ответил Йост, — но ничего не обещаю.

Поэт встал и сделал кукольнику знак.

— Отойдём-ка, — тихо сказал он.

Они отошли. Фриц увязался за ними.

— Не люблю я случайных попутчиков, — морщась, проговорил поэт.

— И мне сдаётся, что не надо брать его с собой, — поддакнул ему господин Карл. — Видели, какая у него бледная кожа? Видели, a? Porca Madonna, парнишка, не иначе, прокажённый. Я готов побиться об заклад, что потому он и сидит здесь три недели и его никто не хочет брать с собой. Фу-фу-фу! И как я сразу не подумал? Надо будет вымыть нашу малышку, а то он укрывал её своим плащом.

Йост покачал головой.

— Это вряд ли, — возразил он, — молод он для прокажённого. Впрочем, бейтесь, если вам не жалко денег. Я вот думаю другое: хуже, если он шпион. Ну, в смысле, сыщик.

— Как — сыщик? — удивился кукольник. — Что здесь делать сыщику? Следить за кучкой лесных гёзов? Шутить изволите. Кому они нужны? К тому же стражники за версту обходят прокажённых.

— Итак, — задумчиво подытожил Йост, — если у парня лепра, он не может быть шпионом.

— А если он шпион, то не болен проказой, — добавил кукольник.

— Хм...

— Хм...

Интуитивно оба чувствовали, что логика у них слегка хромает, но никак не могли найти дыру в своих суждениях.

— А по-моему, он нормальный парень, — вдруг сказал Фриц. — Октавия не станет водиться с кем попало, она такая. Может, пусть его? Проедет с нами сколько-то, а там посмотрим.

Взрослые посмотрели на него, потом друг на друга.

— А неплохая мысль, — признал поэт. — Как говорится, устами младенца... Неизвестно, правда, о чём она с ним говорила, да и говорила ли вообще... Ладно, я подумаю ещё.

Они вернулись до костра. Заслышав посвист сырой травы под их шагами, мужчина поднял голову, и всех троих опять сразили его бледность и какая-то нечеловеческая тонкость черт. Лицо его, казалось, вовсе не имело возраста. При взгляде на него под кожей безобразили мурашки.

«Да что ж такое! Уж не эльф ли парень? — про себя подумал Барба. — Или, не дай господи, мертвяк, какой-нибудь утопленник... А что, в майскую ночь всё возможно...»

Вслух он ничего не сказал.

— Так я могу на вас рассчитывать? — снова спросил незнакомец.

— Мы, в общем-то, не против, — уклончиво ответил Йост. — Днём на трезвую голову всё обсудим и решим. Что вы умеете делать?

Парень в чёрном поколебался.

— Я иногда играю на флейте, — сказал он.

— Вот как? — удивился Йост. — Похвально. Хорошо играете?

— Я не знаю... Впрочем, погодите. — Он полез под куртку, вытащил небольшую белую флейту, сделанную будто из кости, и поднёс её к губам.

Высокий чистый звук разнёсся над ночной поляной, легко перекрывая шум толчеи, смех и пьяные выкрики. Мелодия была короткой — он сыграл всего несколько фраз, но и Йост, и Фриц, и кукольник вдруг испытали неправдоподобное, живое, дикое по силе чувство переноса, попадания в иной мир или даже в сказку. Звук словно раздвигал пределы, обострял все чувства, пробирал до дрожи, рождая в глубине души какой-то сладкий ужас пополам с восторгом. Все остолбенели. Это было что-то небывалое, Фриц никогда не слышал, чтобы кто-то так играл. Пальцы музыканта едва касались клапанов на теле флейты, словно ласкали женщину, парень тихо раскачивался, полузакрыв глаза, а когда мелодия закончилась, на поляне воцарилась полная тишина.

Все трое ещё несколько секунд стояли как зачарованные. Наконец Фриц заморгал и затряс головой, прогоняя наваждение, а когда поднял взгляд, то увидел, что Октавия приподнялась и смотрит на флейтиста широко раскрытыми глазами, полными обожания и удивления, а за спиной у них маячат шестеро бродячих музыкантов и все шестеро молчат.

Рейно Моргенштерн был первым, кто шагнул вперёд и тронул человека в чёрном за плечо.