Несть числа тем парижанам, кто так или иначе, вольно или невольно помогли мне в работе над книгой. Большинство этих людей я не знаю: случайные собеседники на улице или в автобусе, хозяин кафе, любитель танцев с улицы Муффтар или продавщица в магазине пластинок на той же самой улице.

Но я не могу не написать – теперь, спустя уже несколько лет после выхода первого издания и затем публикации на французском языке, – слов признательности нашему парижскому другу профессору славистики Марианн Гург-Антушевич, высокоодаренному переводчику. Она перевела мою книгу на французский язык и сделала это с удивительной точностью и артистизмом, написав к тому же тонкое предисловие к ней.

И двум парижанам, которых я смею полагать своими ближайшими друзьями, – особая почтительная и нежная признательность.

Один из них – русский парижанин Кирилл Александрович Арнштам, художник, живущий в Париже с 1933 года, человек тончайшего свободного ума, сумевший соединить «острый галльский смысл» с вполне русским взглядом на вещи. Беседы с ним были для меня в пору работы над книгой школой мудрой терпимости и пронзительной наблюдательности.

Другой – французский филолог, отлично знающий Россию, Люк Обри, блистательный знаток обоих языков, с редкой вдумчивостью размышляющий о наших странах. Его суждения были мне огромной, неоценимой помощью.

Разговоры с ними обоими – истинный праздник мысли и дружеского доверия.

Это книга – по сути своей история душевных странствий, исполненных размышлений и любви, в которой Париж – настоящий и воображаемый – занимает главное место. Речь о познании, ученичестве, о формировании личности, хотя глубокую исповедальность своего повествования автор порой смущенно прячет под маской блистательной эрудиции. Он лишь признается в предисловии, что книга «очень личная». Но Париж не уходит на задний план.

Михаил Герман сначала словно бы просто приглашает читателя в ту Россию, которую время и история сегодня уже так отдалили от нас. Вот советский мальчик, эвакуированный во время войны в забытую деревню Черную. Сталинизм в самом разгаре. Случайная встреча, бессознательное желание – и Париж становится для ребенка мифом, чем-то вместе знакомым и незнакомым, что позволяет ему задуматься об окружающем его мире неожиданно и очень по-своему.

Этот Париж – пространство его свободы, тайна, которая принадлежит только ему, то, что никто не может у него отнять. И детские эти годы кажутся решающими. Ведь Михаил Герман открывал Париж через романы Дюма – «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо». Тогда для него Париж сводился к нескольким экзотическим словам – Люксембург, д’Артаньян, улица Феру, Дюма и т. д. В ожидании реального Парижа ребенок не мог и представить себе, насколько русский (советский) город отличается от западного. Однако, как часто случается в детстве, эти слова, имена, само их звучание воспринимались безотчетно, как поэзия, несущая в себе некую магию.

Естественно, вспоминается Пруст. Ведь повествование о ранней юности определяет бульшую часть устремлений взрослого. И не случайно Герман признается, что в его памяти и сознании мушкетеры всегда говорят по-русски.

Он создавал самого себя по образу и подобию героев романов «плаща и шпаги». В своих мечтах мальчик воображал себя одним из этих персонажей с восхитительными именами, произносящих исполненные благородства фразы и готовых обнажить шпагу во имя справедливости. Отдаляясь от монотонности и единообразия окружающего, он живет в мире настолько ярком, что даже способен огорчиться оттого, что его «принцевский» маскарадный костюм сшит матерью из вовсе не яркого, но благородного серого бархата, сшит со слишком строгим вкусом!

Его мир исполнен чудес, это мир, где торжествует справедливость, где освобождаются из самых страшных узилищ, открывают таинственные клады. Где злодеи наказаны и где так естественно звучат самые возвышенные слова.

А в реальности – война, лишения, деспотизм, тонущая в грязи деревня Черная.

Так возникают и крепнут его принципиальные устремления: он учится в душе сопротивляться агрессивной реальности, обретает индивидуальность, чувство прекрасного, силу воображения, желание выехать из России в прямом и переносном смысле.

Взрослым он делает все, чтобы добиться возможности путешествовать, и прежде всего поехать во Францию. Сначала это путешествие чисто интеллектуальное: он будет писать книги о французских художниках, не имея никакой возможности побывать там, где они жили и работали, или заниматься во французских библиотеках и архивах.

Затем реальные путешествия, столкновение реальности и воображения.

И – завоевание французского языка, победа в одиночку, в пору, когда официальная система образования вовсе не поощряла интереса к чему-либо иностранному.

Это обретение языка, конечно же, «сезам» и средство самоутверждения. Но оно не приносит удовлетворения, оставаясь лишь инструментом знания, не входит в пространство живой жизни, чувств, – словом, еще не становится естественной частью существования. Наш путешественник отлично сознает это – лихорадочные сомнения, вызванные разладом между воображаемым и реальным, стараясь отыскать их ускользающее единство; в этих тщетных устремлениях парадоксально усиливается страсть к Парижу, с перебоями бьется сердце, и снова и снова Пруст, которому автор посвящает несколько страниц, исполненных большего, чем может показаться, смысла, Пруст, с которым связано и само название книги о Париже.

Многочисленные парижские поездки Михаила Германа случались в разные времена и при разных обстоятельствах, но восхищению всегда сопутствовала боль.

Был ли Париж мушкетеров основой формирования личности автора? Пусть сейчас это покажется смешным, но разве не надо было обрести в себе мушкетера, отправляясь к несокрушимым дверям ОВИРа, решаясь на предприятие, справедливо казавшееся и безнадежным, и опасным, идти навстречу почти несомненной неудаче и совершенно несомненным унижениям?

Эти относительно недавние времена, когда худший исход всегда был более всего вероятен и ожидаем, нынче кажутся канувшими в далекое прошлое, и не последнее достоинство книги в том, что автор напоминает о них со сдержанной и значительной простотой.

Не стоит здесь говорить о всех поездках автора, подробно описанных в книге, где вечные и драгоценные пустяки, из которых соткана жизнь, неотделимы от литературы, искусства, потрясающего французского кино.

Вернемся к той определяющей роли, которая сыграла литература в понимании автором Франции. Он бродит по улицам Парижа и Этрета, подобно героям Мопассана, натягивает на себя костюм Мегрэ, чтобы сесть в 96-й автобус, вживается в роль богатого путешественника в экспрессе «Blue train», попадает в Монлоньоне в совершенно опереточное общество.