Но Микаэле было не до неожиданных слез на глазах ее мужа. Она была полна радости от пребывания в Лондоне, очарована своей свободой, возможностью бродить повсюду, встречаться с людьми, побывавшими в Индии и мечтающими, подобно ей, оказаться там еще раз. Так что когда я добрался до постели после того, как долго отмокал в ванне, смывая с себя кровь и гной, я нашел ее погруженной в крепкий сон, необходимый ей для выполнения той несложной работы, что предстояла ей с утра — привести в порядок пол в маленькой часовне и выровнять стулья для паствы, собирающейся на молитву, или туристов, пришедших, чтобы насладиться необычностью старинного здания. Она была вполне довольна этой простой физической работой, которая оплачивалась столь щедро, что у меня закралось подозрение — не является ли это некоей субсидией сэра Джоффри, призванной компенсировать мою не слишком высокую зарплату. Домой она приносила из часовни оставшиеся несгоревшими огарки свечей и время от времени зажигала их в комнатах, создавая подобие праздничной атмосферы.

Иногда, выходя из ванной в серые предзакатные часы, я видел, как перед тем как отправиться в постель, она составляла несколько огарков вместе, чтобы скрасить мне мое одиночество перед тем, как я тоже усну — и в самом деле, мерцающий свет умиротворяющим образом действовал на мою душу, погружая меня в дремоту, или, как минимум, показывая, что время близится к пяти — именно тогда, когда время от времени я звонил своим родителям до того, как они отправлялись на службу, в то же время давая возможность оплачивать разговор по пониженным тарифам. Поначалу я звонил им часто, поскольку не получал никаких сведений от Амнона и беспокоясь о том, не забывает ли он вовремя платить за квартиру. Двухчасовая разница во времени между Лондоном и Иерусалимом гарантировала, что я всегда застану своих родителей дома уже проснувшихся и свежих, готовых поделиться со мной последними новостями о них самих и стране, но с еще большей жадностью желающих услышать о моей жизни и о том, как протекает беременность Микаэлы и не существует ли опасности преждевременных родов. Они уже зарезервировали места на самолет, оплатили свои билеты и попросили Микаэлу подыскать им квартиру поблизости от нашей собственной. Точно так же заботливо старались они не затягивать разговоры по телефону, за которые платили, хотя и не могли обойтись без подробных расспросов о стоимости аренды в нашем районе, чтобы с большей точностью понять, какое жилье им больше подходит. Голоса их звучали прекрасно не только ввиду представлявшейся им возможности превратиться в дедушку и бабушку и встречи с нами, но также и в предвкушении длительного пребывания в Англии, в которую они до сего времени совершали лишь кратковременные набеги с тех пор, как эмигрировали в Израиль. Они собрались пробыть на этот раз в Англии целых два месяца, и выглядело это так, словно они возвращались к себе домой, туда, где когда-то и они появились на свет.

Иногда пыль оседала на маленькой статуэтке до тех пор, пока она не тускнела. И если никто время от времени не вытирал ее мягкой тряпкой, кончалось тем, что тощий паук спускался с потолка и начинал терпеливо плести сложную сеть густых и прозрачных нитей вокруг нее, словно элегантное кружевное одеяние — до тех пор, пока луч солнца, рожденный бризом, дующим сквозь открытое окно, не превращал забытую всеми статуэтку в запыленную маленькую девочку, сверкавшую волшебным, окутывавшим ее платьем, готовую пойти танцевать с любым, кто пригласит ее.

Но только кто же ее пригласит? Кто может забыть, что смерть — это смерть, даже если она сменит свои одежды?

* * *

Роды состоялись морозной зимней ночью в нашей маленькой квартире в сотне-другой ярдов от больницы. Я до сих пор не могу понять, как Микаэле удалось уговорить меня, и особенно моих родителей, согласиться на это. Но поддались ли мы и в самом деле ее настояниям, или просто уступили ее желанию дать ребенку жизнь именно таким образом в присутствии одной лишь акушерки? С другой стороны, что могли мы сделать? „Простите, — не уставала повторять она с отстраненной улыбкой, отметая наше несогласие с ней, — простите, но это ведь я, а не вы носили все это время в себе ребенка. И я полагаю, что имею право решать, где именно ему появиться на свет“. И этими словами все прочие аргументы оказывались исчерпанными. Тем не менее я не уверен, что мы старались так уж сильно, чтобы заставить ее отказаться от ее намерения, как если бы мы сами хотели привыкнуть к тому факту, что есть в ней некая эксцентричность, которую мы должны ей простить, учитывая ее многочисленные достоинства, которые так бесспорно проявились в Лондоне.

Всего лишь в нескольких улицах от нас, она ухитрилась найти примыкавшую к небольшому особнячку, окруженному садом, однокомнатную квартиру, чьи владельцы на долгое время отбыли в Италию, и встретить моих родителей с большой теплотой и радушием в день прилета. Хотя она была уже в середине девятого месяца своей беременности, это она настояла, чтобы мы встретили их в аэропорту, а оттуда привезли прямо к нам, где их уже ожидал любовно приготовленный ужин из разнообразных колбас, сосисок и сыров, которые, как она уже знала, мой отец очень любил. Мать мою она тоже удивила блюдом, которое та любила в детстве — малиной в креме; узнала она это, оказывается, от моей разговорчивой тетки из Глазго. Накануне их прибытия Микаэла приготовила им кровати, застелив их чистыми полотняными простынями, а кроме того, положила лишнюю подушку на кровать моей матери, стоявшую рядом с отцовской, так, чтобы ее голове было высоко — точно как у нее дома в Иерусалиме. И в завершение всего она побеспокоилась, чтобы Стефани, горничная, с которой Микаэла уже успела подружиться, не забыла наполнить горячей водой две грелки, поскольку английское представление об отоплении комнат явно расходились с тем, к чему привыкли мои родители, особенно с учетом того, что в последнюю неделю на страну опустились сильные морозы, а январь еще только начался.

Эта Стефани, зрелая женщина из Южной Америки, которую Микаэла встретила в церковном хоре и прониклась — взаимно — самыми дружескими чувствами, оказалась источником некоторых ее новых идей, включая идею о желательности родов в домашней обстановке с помощью одной лишь акушерки — по-видимому, это было модным среди молодых женщин Северного Лондона, которые, кроме того, что полагались на крепкое свое здоровье, были озабочены еще и тем, как наиболее естественным путем дать жизнь здоровым будущим поколениям. Я знал, что и Микаэла думает о чем-то подобном и что она хотела произвести подобный опыт над самой собой, — родить естественным природным путем, полагая, что если половина человечества производит потомство подобным образом, не поднимая вокруг этого особого шума, то нет никаких оснований и мне волноваться по этому поводу. Ее беременность протекала совершенно нормально, а сама она была крепкой и здоровой молодой женщиной. Она также посещала специальные курсы для рожениц и знала, что ее ожидает, а в случае чего-то непредвиденного наша больница находилась прямо за углом, и уж в самую последнюю очередь, не без насмешки напоминала мне Микаэла, ее муж — врач. И она была права, хотя среди многочисленных операций, которые мне довелось проводить в нашей маленькой операционной, не было ни одной, связанной с родами, особенно с такими, как эти — ведь ребенка, который должен был вот-вот появиться на свет, я, оставшись наедине с собой, уже звал по имени: Шива. Микаэла была довольна, это имя казалось ей единственно возможным, ибо в нем ей слышалось нечто божественное. „Ты только вслушайся, Бенци, — не уставала она повторять, — „Шивити Элохим ла-негди“ — „Я никогда не забываю о Боге““.