— Об этом… об этом необходимо доложить, — пробормотал офицер, он и его люди прикрыли рты ладонью, поскольку считалось, что заражение и распространение болезни происходит, когда здоровый человек вдыхает зараженный воздух, находясь рядом с больным.

Тайрер не понял его, поэтому просто пожал плечами.

— Человек очень больной. Нет подходить близко.

— Я не собираюсь подходить к нему, вы думаете, я сумасшедший? — Высокий самурай вышел на веранду. — Послушайте, — тихо сказал он своим людям. — Не говорите ни слова об этом остальным на площади, а то может начаться паника. Вонючие чужеземные собаки. А пока что держите глаза открытыми, этот Хирага где-то здесь.

Они прочесали всю территорию миссии и осмотрели все постройки, всех её работников и солдат, построенных в тени и нетерпеливо ожидающих, когда можно будет двинуться вниз к причалу, где их ждали баркасы. Наконец, полностью удовлетворенный осмотром, офицер с досадой поклонился и вышел из ворот. Снаружи толпились самураи, Дзёун, по-прежнему связанный, стоял в первых рядах, садовники, цепенея от ужаса, все так же сидели на коленях в один ряд, все без шляп, все голые. Когда он приблизился, они ещё глубже уткнулись головами в землю.

— Встать! — сердито рявкнул он, с отвращением вспомнив, что, когда он приказал им раздеться, ни у одного из них не оказалось ни выбритой сверху особым образом головы, ни ран от меча, ни порезов, ни каких-либо иных признаков, указывающих на принадлежность к самурайской касте, из чего он вынужден был заключить, что его жертва все ещё прячется внутри или сумела ускользнуть. Теперь он был разозлен ещё больше и, тяжело ступая, подошел к Дзёуну.

— Чтобы спрятаться, ронин Хирага либо полностью обрил себе голову, либо отпустил волосы, как у этого отребья. Укажи на него!

Дзёун стоял на коленях, сломленный, едва живой. Его били, потом приводили в сознание, снова били и снова приводили в себя по приказу Андзё.

— Кто из них Хирага, укажи!

— Его… его нет, нет здесь. — Юноша вскрикнул, когда железная нога офицера с тупым звуком врезалась в самое чувствительное место, потом ещё раз; садовники мелко дрожали в смертельном страхе. — Его нет… нет здесь… — Ещё один безжалостный удар. Беспомощный, вне себя от отчаянной, дикой боли, Дзёун показал пальцем на молодого мужчину, который рухнул на колени, вопя о своей невиновности.

— Заткните ему рот! — приказал офицер. — Отведите его к судье, оттуда — в тюрьму и распните это отродье, уведите их всех, они все виновны в том, что укрывали его, уведите их всех!

Кричащих и умоляющих, их поволокли с площади. Молодой садовник, на которого указал Дзёун, пронзительно взвизгнул, что видел Хирагу не так давно возле миссии и что, если его отпустят, он покажет им где, но никто не обратил на его слова никакого внимания, и его крики, как и крики всех остальных, были быстро оборваны, самым жестоким образом.

Офицер вытер пот со лба, довольный тем, что выполнил полученный приказ. Он сделал глоток воды из фляжки, ополоснул рот, сплюнул, потом с наслаждением припал к горлышку.

И-и-и-и, — подумал он и передернулся. — Оспа! Болезнь гайдзинов, которую к нам завезли из-за моря! Все мерзости приходят оттуда, гайдзинов необходимо вышвырнуть из страны и никогда больше не пускать. Сердито он наблюдал за строящимися музыкантами, марширующими солдатами, его мысли были заняты сиси, которого он искал.

Невозможно, чтобы этот садовник оказался знаменитым сиси, тем Хирагой, который участвовал в той схватке. Карма, что я и мои люди подоспели в тот день слишком поздно и не увидели его и тех, кто уже отступил. Нет, не карма, это Бог хранил меня. Если бы я увидел его, я не смог бы притвориться сегодня, что поверил Дзёуну. Где он, этот Хирага? Он где-то прячется. Господи, прошу, помоги мне.

И-и-и-и, сколько странного в этой жизни. Я ненавижу гайдзинов, но при этом верю в их Бога Иисуса, хотя и тайно, как мой отец, и дед, и прадед — со времен, ещё предшествовавших Секигахаре. Да, я верю в этого Бога Иисуса, единственное ценное, что пришло к нам из-за моря, а разве князья учителей-иезуитов не говорят, что вера придает нам силы и что когда у нас есть проблема, мы должны терзать и глодать её постоянно, как собака гложет кость.

Хирага где-то прячется. Я обыскал все тщательно. Значит, он изменил своё обличье. Кем он теперь стал? Деревом? Кем?

За стенами продолжались приготовления к отъезду. Флаг дрогнул и пополз вниз. Заиграли трубы и барабаны. Всадники вскочили в седла. Носилки погрузили в крытую повозку. Ворота открылись, кавалеристы построились, впереди них этот гайдзин, у которого японское имя, вот они проехали мимо, двинулись дальше, вниз с холма и…

Повязки! Сознание офицера озарила яркая вспышка, и он все понял. Нет никакой болезни! Хитро, подумал он, охваченный волнением, но недостаточно хитро! Теперь, должен ли я пойти на открытое столкновение с ними и перехватить их на одной из узких улочек? Или мне следует отрядить шпионов, которые последуют за ним и не будут терять его из виду, пока он не приведет меня к остальным?

Я отряжу шпионов.

Вторник, 14 октября

Бал по случаю помолвки был в самом разгаре. Масляные лампы освещали заполненный большой зал клуба — Малкольм Струан снял все здание целиком и украсил его для сегодняшнего торжества. Все уважаемые жители Поселения получили приглашения и все были здесь, как и все свободные от службы морские и армейские офицеры, а снаружи Хай-стрит патрулировали солдаты и матросы, готовые воспрепятствовать проникновению на праздник пьяниц и нежелательных лиц из Пьяного Города.

Анжелика ещё никогда не выглядела так восхитительно — кринолин, головной убор из перьев райской птицы и ослепительно сверкающее бриллиантовое кольцо, подарок Малкольма к помолвке. Звучал пульсирующий вальс Иоганна Штрауса-младшего, совершенно новый, только что полученный с дипломатической почтой из Вены. Андре Понсен вдохновенно исполнял его на фортепиано, ему уверенно помогал маленький оркестр морских пехотинцев, облачившихся в полную парадную форму по случаю праздника. Её партнером был Сеттри Паллидар — то, что именно ему выпала честь представлять армию, было встречено одобрительным ревом и всеобщей абсолютной завистью.

— Везучий сукин сын, — процедил сквозь зубы Марлоу, пожирая глазами своего соперника. Его синий мундир морского офицера сверкал новыми золотыми аксельбантами адъютанта, наряд дополняли белые шелковые панталоны и чулки и черные туфли с серебряными пряжками.

— Кто? — спросил Тайрер, проходя мимо с очередным бокалом шампанского, разгоряченный и взволнованный этим вечером и своим успехом: ему удалось незаметно вывезти Накаму, самурая, из Эдо и, с одобрения сэр Уильяма, поселить его у себя в доме как учителя японского языка. — Кто это сукин сын, Марлоу?

— Идите к черту — словно вы и так не знаете! — Марлоу широко улыбнулся. — Послушайте, я выдвинут представителем от флота. Следующий танец мой, и я умру, но покажу этому охламону, что почем.