сказал Щукин. — Знай, что лучший солдат — это тот, который команду выполняет. Сказали тебе: жди — значит, надо ждать.

— Ах, папа, ты других учишь ждать, а сам на фронт торопишься, — сквозь слезы упрекнула отца Шурочка.

— Я — другое дело, дочка! Я — уже стреляный воробей, две войны прошел — германскую и гражданскую. Такие, как я, сейчас нужны на фронте. Туго нашему брату приходится. Было бы полегче — не пошел бы. А то ведь там что делается!.. Нет уж, ты лучше не плачь, Шурочка, без меня, видно, не обойдутся. У нас на заводе сразу десяток мастеров заявления в военкомат подали. Мы — рабочий класс, мальчишки, без нас ни в тылу, ни на фронте порядка не будет. Поможем, подскажем. Молотом Советскую власть подпирали, спиной своей, теперь штыком подопрем.

— Папа, ну все ясно! Как ты любишь политбеседы! — сказала Шурочка.

Сергей Васильевич резко обернулся к ней.

— Молчать!

Шурочка отшатнулась.

— Молчать, девчонка! — тише повторил Сергей Васильевич. — Я эти политбеседы с семнадцатого года провожу и до смерти проводить буду. Кому, как не мне, их проводить? Ты видишь эти лица? — Он ткнул пальцем в лицо Юкова. — Раскисли, расплакались! Борис тоже ноет. Немцы наступают, города забирают! Ну и что же? Не такое видывали. Москва со всех сторон была окружена, а выстояла. Сейчас мы посильнее будем, кулак у нас покрепче. Вот так, ребятки. Слезы не лить, не хныкать. Чтобы у вас глаза всегда были сухие и нервы крепкие. Слышишь, Борис?

— Слышу, папа.

— А ты слышишь, дочка?

— Слышу, папа.

— Вот так. Ну, и вы, орлы, тоже. Знайте, что пока жив рабочий класс, жива и Советская власть! Желаю вам счастья! До встречи!

— Всего хорошего, Сергей Васильевич!

— Возвращайтесь с победой!

— Ждите и нас на фронте!

Друзья долго провожали взглядом сильную широкоплечую фигуру Щукина.

— Вот это человек! — с восхищением сказал Аркадий. — Такой не дрогнет.

— Коммунист! Вот у кого нам учиться, — добавил Саша. — Он правду говорит: лучший солдат тот, который терпеливо ждет приказа. Понял, Аркадий?

Саше хотелось приободрить, успокоить Юкова, но Аркадий и без этого уже глядел веселее: разговор с Сергеем Васильевичем подействовал на него благотворно, как приятное долгожданное известие.

В тот день Аркадий и Саша прощались с Соней и Женей.

Впрочем, короткий разговор около грузовика, который через пять минут должен был увезти Никитина и Юкова в Валдайск, трудно было назвать прощанием. Никаких особых прощальных слов сказано не было, только Саша расхрабрился и в самую последнюю минуту чмокнул Женю в щеку.

Аркадий попрощался с Соней строже. Он пожал ей руку и, сгорая от нестерпимого желания проделать то же самое, что проделал Саша, — так и не решился! — сказал:

— Увидимся еще! Не унывай, ладно?

И как-то боком, боком, коротко вздыхая, ни на кого не глядя, подвинулся к кузову и полез, тяжело забрасывая ногу.

Соня махнула ему рукой. Грузовик тронулся, исчез за поворотом, а Соня все махала, глядя в ту сторону необычайно большими, расширившимися от горестного удивления глазами.

— Уехали, Соня! — сказала Женя.

Соня опустила руку, повторила:

— Уехали!

Женя обняла подругу и зашептала:

— Давай поклянемся, что мы никогда, никогда не забудем Сашу и Аркадия.

Соня, должно быть, только и ждала этого.

— Клянусь, что бы ни случилось с Аркадием, — горячим шепотом отозвалась она, — где бы он ни был, что бы ни случилось с ним, я не забуду его никогда!

— Я люблю Сашу, как свою жизнь! Я хочу быть самым близким, самым верным его другом! Клянусь всем сердцем! — в свою очередь проговорила Женя.

Но сказав это, она вдруг смутилась, быстро оглянулась по сторонам и, заливаясь густой краской, спросила:

— А это не смешно?

— Странная ты, Женька! — осуждающе проговорила Соня. — Разве ты любишь Сашу? Не любишь ты его, хочешь обижайся, хочешь нет! Ветреная ты.

— Сонечка, не осуждай меня! — взмолилась Женя. — Уж такая я. Не люблю, если смешно.

— Смешно то, что ты говоришь. Понимаешь ли ты, что такое любовь?

— Конечно, понимаю.

— Скажи, ну?

— Это… Это… такое чувство… Да что ты меня экзаменуешь? — обиделась Женя. — Люблю я Сашу. Нравится он мне.

— Себя ты любишь, больше никого.

— Ты все гадости сказала?

— Не нравится?

Женя надула губы, отвернулась. Соне стало жалко подружку.

— Не обижайся, — мягко сказала она. — Видно, такой уродилась ты.

— Видно, — покорно, со вздохом согласилась Женя.

Ну разве можно было на эту вертушку по-настоящему обижаться?

Глава третья

«ДРУЖБА — СВЯТОЕ ЧУВСТВО»

Тихие, задумчивые вечера установились в конце июля.

Белые, знойно дрожащие по горизонту дали постепенно блекли и угасали, небо, мутное днем, становилось иссиня-прозрачным, как вылинявший за лето ситчик. К вечеру на ясное небесное поле отовсюду набегали облака, хрупкие, как куски первого пышного снега.

Они плыли на восток, все почему-то на восток, на восток, торопливо, по-беженски, и одно за другим исчезали за горизонтом.

Там, на востоке, бродили то огненные, то бледные неясные пятна света, и оттуда пробивались иногда широкие, падающие веером, а иногда тонкие, как блеск сильной молнии, солнечные лучи.

Однажды в такое вот время Саша Никитин и Борис Щукин после работы шли через густой лес, подернутый серой вечерней тенью, к тихому лесному озеру, вода которого отличалась особенной чистотой и свежестью.

Они миновали широкое поле, светло-желтое, выжженное солнцем — на пригорках и светло-зеленое, испещренное яркими пятнами отавы[66] — в низинах, и очутились в березовом перелеске, через который шла извилистая тропинка в глубину лесной чащи.

Вечер был по-особенному душный. Раскаленный солнцем, густой и горячий воздух был напитан едкой дорожной пылью и горьковатым запахом сухой, опаленной небесным жаром земли.

— Саша, — заговорил Борис, хмуря лоб. — Я все-таки считаю, что наш долг — поправить Юкова. Ведь он же нам товарищ, мы все любим его.

Борис уже не первый раз заговаривал с Сашей об Аркадии.

Было, было из-за чего волноваться.

Уже несколько дней Аркадий не показывался возле холма, где истребительный батальон вел земляные работы. До этого он все-таки работал. Правда, и тогда от его работы мало было пользы. Часто, когда другие работали, он прогуливался вдоль линии строящихся окопов и рвов. Он разгуливал, заложив в карманы руки, презрительно дымя папироской, насмешливо поглядывая на возмущенных товарищей.

— Работаете? — спрашивал он кого-нибудь и, чаще всего не получая ответа, сам отвечал: — Ну работайте, работайте, мозолей не натрите.

Теперь он не стал выходить на работу.

— Трудно это, — вздохнул Борис, не замечая, что Саша морщится, как от зубной боли. — Когда теряешь друга, теряешь частицу себя.

— Истинных