74

Луны в небе не было. Мы крались в темноте, словно отряд охотников за привидениями, а потом по очереди забрались по бамбуковой лестнице. Крыша склада была страшновата и сама по себе – толевая кровля, которая уже пошла трещинами, старая и заброшенная; не было никакой гарантии, что она еще может выдержать вес человека. В очках, которые быстро запотели из-за воздуха, поднимавшегося из моего респиратора, я едва видел, куда идти. Хуже того, я даже толком не видел, где заканчивается крыша и начинается пустота. Я мог разглядеть разве что Арифа, который ходил в своем тайвековом костюме, бледный и полупрозрачный, словно Каспер, дружелюбное привидение. Так, в него мы, по крайней мере, не врежемся. Но за каждым шагом надо следить очень внимательно. Правило номер шесть, как я понял, звучит как «запрещается падать с крыши».

Летучие мыши разлетелись на ночные поиски еды. А мы будем прятаться здесь и ловить их, когда они вернутся – еще до наступления утра. Гофур и Питу уже повесили сеть – невидимую стену из мелкой сетки – в темноте где-то над нами, огромную, словно экран в автомобильном кинотеатре. Мы присели на крыше и стали ждать. Ночь оказалась довольно холодной, и впервые за все время, проведенное в Бангладеш, я даже замерз. Я лег на спину на толевой крыше, закутавшись в легкую куртку, и заснул. Первая летучая мышь влетела в сеть в 4:22.

Тут же зажглись фонари на шлемах, все сразу проснулись. Гофур опустил сетку с помощью лебедки, Эпштейн и Питу направились к животному, а я поковылял за ними, полуслепой в своих запотевших очках. Питу вытащил летучую мышь из сетки, и Эпштейн забрал ее, пользуясь именно той техникой, которую описал на брифинге: крепко схватил за голову, взял лапы в промежутки между пальцами – раз, два, три, четыре, – а потом бросил ее в мешок. Закрыть мешок, плотно перевязать его куском бечевки. Пойманные летучие мыши, как и змеи, похоже, ведут себя спокойнее, если их держать в мягкой ткани. Снова поднять сеть и повторить. Профессиональная работа команды Эпштейна весьма меня впечатлила.

До наступления утра, еще до того, как в местных мечетях зазвучал призыв к молитве, они поймали еще пять летучих мышей. Шесть летучих мышей за ночь – не слишком удачный улов по меркам Эпштейна (он в среднем собирает около десяти), но неплохой результат для нового места. Если изменить положение сетки и высоту мачт, то в следующие дни можно будет поймать и побольше. Но сейчас и этого хватит. На восходе мы слезли по лестнице вниз и вернулись в лабораторию. Здесь тоже все роли были четко распределены. От меня требовалось не путаться ни у кого под ногами и иногда помогать брать мазки.

Через три часа, когда все анализы крови и мазки были уже взяты, а пробирки сложены в контейнер, настало время выпускать летучих мышей. Каждую из них сначала напоили фруктовым соком, чтобы восстановить баланс жидкостей, нарушенный при взятии крови. Затем мы вернулись на заросший травой дворик под деревьями карои, где уже собралась небольшая толпа из местных жителей – мужчин, женщин и детей. (Местные отлично умели пробираться через стены складского комплекса, если внутри затевалось что-то интересное.) Эпштейн, снова надевший перчатки сварщика, выпустил пять летучих мышей, одну за другой, из мешков – поднял их высоко над головой, чтобы они не залезли ему на лицо, дал им высунуть ноги и крылья, потом осторожно ослабил хватку, когда они начали размахивать крыльями, и смотрел – мы все смотрели, – как животное, вспорхнув у самой земли, медленно поднималось наверх, лениво описывало круг и улетало прочь. В конце концов, сделав еще пару кругов над комплексом, сбитая с толку летучая мышь находила дорогу обратно к гнездовью, чуть более печальная, чем раньше, но умудренная опытом и практически не пострадавшая.

Прежде чем выпустить последнюю летучую мышь, Эпштейн произнес небольшую речь для собравшихся местных жителей (переводчиком был Ариф). Он поздравил их с большой удачей – что неподалеку от их деревни живет столько замечательных летучих мышей, которые полезны для фруктовых деревьев и других растений, и заверил, что и он, и его коллеги сделали все возможное, чтобы не навредить животным, изучая их здоровье. Затем он отпустил последнюю летучую мышь. Она тоже вспорхнула от земли и была такова.

Позже он сказал мне:

– Любая из этих шести летучих мышей могла быть заражена. Вот так это все и выглядит. Они на вид совершенно здоровы. Увидеть, что у них вирус Нипах, невозможно. Вот почему мы принимаем такие меры предосторожности.

Он снова вымыл ноги в стерильной ванночке, когда мы выходили из лаборатории, потом помылся у деревенской колонки. Маленькая девочка принесла ему мыло.

75

– Взаимосвязь – это ключ, – сказал мне Эпштейн на следующий день, когда мы сели, чтобы тихо поговорить. – Главное – понимать, как связаны между собой животные и люди.

Мы сидели в гостинице, помывшись и позавтракав после еще одной ночи, проведенной за ловлей летучих мышей, – нам удалось собрать образцы еще у пятнадцати животных. – Нельзя смотреть на новых микробов или резервуары, – сказал он, – так, словно они живут в вакууме. Это вопрос контакта с людьми, взаимодействия, возможностей. Вот где главный риск преодоления межвидового барьера.

В следующие полчаса он еще не раз повторил слово «возможность». Оно все возвращалось и возвращалось к нам.

– Многие эти вирусы, многие патогены, которые передаются из дикой природы домашним животным или человеку, уже давным-давно живут в диких животных, – сказал он. – Они не обязательно вызывают какие-либо заболевания. Они эволюционировали совместно со своими естественными носителями в течение миллионов лет. Они добились мирного сосуществования – размножаются медленно, но стабильно, беспрепятственно передаются в популяции, наслаждаются долгосрочной безопасностью, отказавшись от краткосрочных успехов в форме максимального размножения внутри каждого носителя. Эта стратегия работает. Но когда мы, люди, нарушаем это сосуществование, – когда сгоняем популяции носителей с насиженных мест, охотимся за ними ради мяса, вытаскиваем или выталкиваем их из экосистемы, вторгаемся в эти экосистемы или разрушаем их, – наши действия повышают этот риск.

– Патогены получают больше возможностей перепрыгнуть от естественного носителя к новому, – сказал он. Новый носитель может быть каким угодно (лошадь в Австралии, цивета в Китае), но очень часто им становится человек, потому что мы, люди, очень многочисленны и назойливы. Мы даем патогенам множество возможностей.

– Иногда не происходит ничего, – сказал Эпштейн. – Микроб преодолевает межвидовой барьер, но остается таким же безвредным для нового носителя, каким был для старого.