чем различение физических и душевных феноменов. Однако это не единственная услуга, которую индуистская триада может оказать христианскому богослову.

История антитринитарных ересей представляет, на первый взгляд, достаточно пестрое панно, в котором, правда, время от времени просматриваются очертания повторяющегося орнамента, но выявить его «схему» (в кантовском смысле) или точную формулу отнюдь не просто. В первый раз этот «орнамент» появился в построениях древнего еретика Савеллия (начало III века), которые получили название модализма. По этому рисунку, Божество изначально есть анонимная Монада (тогда она «молчащая»), развивающаяся поэтапно в триаду и принимающая поочередно «маски» каждого из Трех Лиц (тогда она становится «говорящей»): как Отец Божество явило Себя в Ветхом Завете, как Сын – в Новом, как Святой Дух – после Пятидесятницы, чтобы в конце времен вернуться, согласно Савеллию, в прежнее «анонимное состояние»[833]. Тринадцать веков спустя выступили антитринитарии, проповедующие вплоть до настоящего времени; их знаменитый учитель Мигель Сервет (1511–1553), предпринявший «восстановление христианства», трактовал Ипостаси как способы самовозвещения и самосообщения Божества, но никак не онтологически абсолютные Лица. Знаменитый немецкий мистик Якоб Бёме (1575–1624) также дает возможность своему Абсолюту, именуемому «бездной» (Ungrund), которая порождает «основу», манифестироваться (одновременно отталкиваясь от нее) в трех модальностях воли, которые у него соответствуют трем лицам. Определенные влияния учения Бёме обнаруживаются у некоторых русских богословов Серебряного и «постсеребряного» века: в построениях о. Павла Флоренского и о. Сергия Булгакова помимо Трех Лиц в мире выявляется и гипостазируемая София, Премудрость Божия, которая имеет у них много «назначений», вплоть до того, чтобы быть сокровенной божественной природой Самих Трех Лиц. Наконец, в современном западном богословии Бог как Абсолют также иногда «добавляется» к Трем Ипостасям (эти взгляды находят отражение и в отдельных докладах нашей конференции).

Значение тримурти в том, что индийская модель триадологии позволяет со всей рельефностью выявить единый коэффициент всех вышеперечисленных тринитарных учений, которые благодаря этому выстраиваются в достаточно стройный ряд. Общий знаменатель этих, казалось бы, дискретных «дробей» может быть записан как формула 1+3, первое слагаемое которой соответствует имперсональной Первосубстанции, а второе – ее трем равноправным персонификациям, онтологическое достоинство которых никоим образом не является присущим им как таковым, но черпается из ее «недр». Завуалированные схемы Савеллия и его многочисленных преемников раскрываются, по законам типологии, в кристально прозрачной индуистской модели и вместе с ней составляют единую, по существу, альтернативу той единственной Триаде, в которой Единая Сущность принадлежит только Трем Лицам и над Ними не существует. Исходя из этого можно прогнозировать, что и дальнейшие «усовершенствования» христианской триадологии будут развиваться, в целом, по той же самой имперсоналистской схеме и их «савеллианско-индуистская формула» будет, ввиду центрообразующего места догмата о Святой Троице в христианском мировоззрении, еще одним наглядным подтверждением того, что христианство может быть либо никаким, либо (решимся показаться безнадежно отсталыми в глазах «суперэкуменистов») ортодоксальным.

Философская теология как практическая дисциплина

Классиков всегда надо перечитывать. Восемь веков назад, когда каждый топос умозрительного знания исследовался через дискуссию и теология не была исключением из правила, Альберт Великий в вводном разделе своей «Суммы теологии» рассматривал и такую дилемму, как является ли теология дисциплиной теоретической или практической, принял второе решение[834], и оказался прав. Уже потому хотя бы, что его ученик и оппонент Фома Аквинский, придерживавшийся (как последовательнейший аристотелик) первой точки зрения[835], когда захотел выделить замечательно изобретенную им «философскую теологию» из других теологических областей, не смог отделить ее от метафизики, а потому и сделал ее «неконкурентоспособной»[836]. Альберт также не отрицал теоретического базиса теологии, но правомерно поставил акцент на ее духовно-практической значимости, так как теология, в отличие от метафизики, не может быть отделена от религиозного контекста. Однако практическая значимость теологии не обязана ограничиваться сотериологией, так как обращена к человеку как к целому, т. е. и как к общественному существу, а потому даже и продвигаемый в настоящее время бренд политической теологии вполне имеет право на существование (не меньшее, чем у моральной теологии). Но главная практическая востребованность теологии, философской в том числе, должна быть связана с тем, что она обеспечивает человеку инструменты понимания некоторых сокрытых вещей, а людям – инструменты взаимопонимания. Ограничимся только двумя примерами, начав с самого современного.

Нынешняя пандемия кажется областью компетенции только медицины, социальной психологии и государственных органов. Однако проблемы с ее пониманием в рамках этих компетенций остаются далекими от разрешения. Ближайшая причина этого явления может быть связана с тем, что не все медицинские ресурсы в должной мере оцениваются и привлекаются. Но та же средневековая философия, с которой мы начали, преуспевшая в различении понятий, учит нас о том, что ближайшие причины следует отличать от конечной. И этот переход от ресурсов медицинских к ресурсам понимания осуществляется в компетенции теологии, и прежде всего, как представляется, рациональной.

Каким образом? Через метод аналогии, который всегда был, есть и будет основным механизмом физико-телеологического обоснования существования Бога и в настоящее время называется преимущественно обоснованием от разумного замысла, или от дизайна. В его новейшем формате, называемом теистической концепцией тонкой настройки, жизнь на Земле и жизнь разумная стала возможной в результате координации очень тонких балансов в электромагнетизме, сильном и слабом взаимодействии, в гравитации, электромагнитном взаимодействии, в полураспаде бериллия и скорости энтропии, сделавших возможными необходимые для жизни образования водорода и углерода[837], которые предполагают трансцендентную инженерную деятельность[838]. Однако данная концепция, которая опирается и на теорию вероятностей (прежде всего на теорему Байеса)[839], не появилась внезапно, как Афина из головы Зевса, но опиралась на более чем двухтысячелетнюю аргументацию от целесообразного устроения следствий к целеполагающей деятельности Причины. В том числе и на то, что я называю иллюстративной аргументацией[840] – например, при сравнении представлений о возможности стихийного появления целесообразной ткани макро- и микрокосма с возможностью сложения «Анналов» Энния и «Энеиды» Вергилия из брошенных на воздух литер латинского алфавита или набора гоббсовского «Левиафана» Гоббса творческими усилиями обезьяны[841]. Но тот же метод аналогии может сопровождать иллюстрирование деятельности не только Бога, но и Его оппонентов – через то же самое телеологическое умозаключение от целесообразных следствий к целеполагающим началам – от результатов действий к деятелям[842].

И с этой точки зрения вполне можно говорить о целой, условно говоря, телеологии ковида. Если бы им была сбита только одна мишень – устранение республиканского правления в США и