Я соглашаюсь, потому что ты действительно была права. Мы слегка напортачили — не успели получить разрешение на брак, — и ты предложила оформить бумаги после всех фотографий и вечеринок, потому что, в конце концов, это никого, кроме нас, не касается.

Ты сжимаешь мою задницу и шепчешь на ухо:

— Если Нэнси что-нибудь выкинет, я тебя прикрою.

— Как минимум мою задницу ты уже прикрыла.

Ты сжимаешь сильнее.

— Не будем вдаваться в детали.

Ты обходишь гостей, как и положено невесте, и ты такая же любящая и теплая, как в библиотеке, только это наш дом, наша жизнь. Теперь всё на своих местах. Совершенно новая Эрин пришлась как нельзя кстати. Она не грубая и высокомерная, как Говноглазка, и не ядовитое ископаемое из прошлого, как Меланда. Печально, хотя и к лучшему, что с нами нет покойной Меланды: она начала бы выкладывать в «Инстаграм» самые неудачные твои фотографии и критиковать музыку, а в воздухе столько любви, что она наверняка закончила бы вечер сексом с покойным Гномусом или дядей Айвеном, который, кстати, не явился. Впрочем, ты по нему ни капли не скучаешь. Ты говоришь, что никогда его не простишь, и будь он здесь, он начал бы завлекать новых друзей Номи и разочарованную говноглазую мамашу в какую-нибудь новую секс-секту. Я кружу тебя по крошечному танцполу, и ты становишься немного грустной, когда «Золотые годы» заканчиваются, но так подходят к концу все песни и все свадьбы, и мне становится интересно, что случилось с Четом и Роуз, молодоженами, которые были в лесу, где упокоилась Бек.

Я нежно тебя целую.

— Что не так?

— Все хорошо. Сейчас пройдет. Эмоции нахлынули.

Я целую твою руку.

— Понимаю.

— Немного странно не увидеть на свадьбе главных в моей жизни людей… — Все они прогнили до самого основания. — И в то же время я вспоминаю, почему утратила связь с этими людьми… — Ты моя умница, и я целую тебя. — Это странно, но в хорошем смысле, понимаешь?

Нас выручает Уитни Хьюстон; ты хочешь танцевать, а танцевать здесь непросто — места мало. Мой двор маленький. Занудные третьесортные друзья образуют вокруг нас нестройное кольцо. Мы — Чет и Роуз, и мы в центре. Все эти люди — не близкие нам, лишь изучающие тепло тела во мгле позднего летнего вечера, и завтра никто из них не придет, даже новенькая Эрин. Номи хлопает тебя по плечу, и мы танцуем вместе. Мы — та семья, которой все хотели бы принадлежать. Песня заканчивается, мы больше не в центре внимания. Начинается более медленная песня, гребаный регги, нечто среднее между танцем и невозможностью танца, и здесь слишком много людей, они снуют туда-сюда, а мы втроем продолжаем танцевать, и ты спрашиваешь Номи, хорошо ли проводят время ее друзья, и она пожимает плечами, а я говорю, что у нее крутые друзья, и она смеется.

— Джо, слово «круто» уже давно никто не использует.

Мы вместе хохочем, и всё к лучшему, потому что ее друзья на самом деле вовсе не крутые. Они сидят на скамейках с надутым видом, словно не желают танцевать с кучей стариков вроде нас. Однако друзья, как известно, человеку необходимы, и Номи наконец-то избавилась от маленьких круглых очков. Она покачивает бедрами, о которых я даже не подозревал, и она не будет вечной Колумбайн-девственницей, и мой мозг едва не взрывается. Я представляю, как мой сын через пару десятков лет подкатывает к Номи в баре… Ладно, он слишком маленький для нее сейчас, и будет слишком молод потом, так что ничего страшного. Мы в полном порядке.

Регги переходит в песню «Shout», и твои подруги из книжного клуба зовут: «Мэри Кей, давай сфотографируемся!» — и нам открывается жалкое зрелище, как стайка женщин средних лет пытается изобразить вдохновенный танец. Может, мы и станем проводить вечера настольных игр, но танцевальных вечеринок не будет точно.

Номи теряет равновесие и хватает меня за плечо.

— Мне вчера написала Меланда.

Невозможно. Она мертва, и Гномус врал то же самое. Я оступаюсь, однако не хватаю Сурикату за плечо.

— Правда? Ну и как она там?

Номи говорит о Меланде как о живой. Это моя падчерица. Она ребенок, ей всего восемнадцать, и она выросла в такой обстановке, что ее склонность ко лжи неудивительна. Она лжет по той же причине, что лгал Гномус, — вранье успокаивает.

Суриката убирает прядь волос с лица и придумывает лучший мир. Она говорит, что Меланда намного счастливее в Миннеаполисе, чем когда-либо была здесь.

— Она все еще злится на маму, которая даже не пыталась ее вернуть… — В фантазиях Номи она сама становится центральным элементом. Той, в чьих руках власть. — А я понимаю маму, и Меланда тоже понимает в глубине души, ведь тот старшеклассник был еще ребенком. — Я тоже понимающе киваю. — Во всяком случае она рада, что ты образумил меня и помог вернуться на правильный путь, ну, университет и все такое.

— Что ж, это здорово, — говорю я, а Билли Джоэл выбрал чертовски хороший момент для песни о том, что любить других надо такими, какие они есть.

Засовываю руки в карманы. Я не буду танцевать медленный танец со своей падчерицей. Она уже носит лифчик, и все эти «танцы отца и дочери» на «Фейсбуке» — сплошное извращение. Это же твоя дочь, урод! Увы, отец Номи даже при жизни был мертвецом. Номи кладет руки мне на шею. Она хочет танцевать, и это неправильно — восемнадцать слишком близко к семнадцати, — но она не оставляет мне выбора. Я кладу руки ей на бедра и касаюсь голой кожи, и если опустить руки ниже, они на ее заднице, а если поднять чуть выше, они на ее груди. Номи смотрит на меня, нас озаряет лунный свет — остальные на нас глазеют? — и улыбается.

— Я у тебя в долгу.

— Не глупи, — говорю я, отчаянно желая, чтобы Билли Джоэл заткнулся и чтобы вернулась ты. — Ничего ты мне не должна.

— Нет. Я смогу поехать учиться в Нью-Йорк только потому, что ты показал нам, какой козел этот Айвен.

Я лгу ей и говорю, что Айвен не обязательно совсем плохой человек, что даже у хороших людей бывают непростые времена, что жизнь длинна и Айвен снова станет хорошим. Номи лучезарно улыбается. Нам нужно срочно искать девочке парня. Эти ее новые «друзья» никуда не годятся — двое из них подливают водки в красные пластиковые стаканчики с соком, — и Номи смотрит мне в глаза — о нет! — и я ищу тебя глазами, но ты у костра со своими гребаными «друзьями». У Сурикаты есть пальцы — кто знал? — и она проводит кончиками этих пальцев по моим волосам. Я отстраняюсь. Она хлопает в ладоши и складывается пополам от смеха. Она хохочет надо мной — «Боже, ты такой параноик» — и дразнит меня — «Ты слишком много смотришь Вуди Аллена», а потом становится серьезной, потому что я серьезен. Так что я натужно смеюсь.

— Извини.

— У тебя на волосах сидел жучок. Я его убрала.

Я чешу в затылке, как и положено человеку, сделавшему внезапное открытие.

— Не волнуйся, — говорит Номи, отступая назад к своим непутевым друзьям, — я не скажу маме про твой маленький срыв. Я же не дура.