Он рассказывал чудеса о том крае, откуда приехал в отпуск:

– У нас там сам Вадим Козин поет, девушки! «Сашка, тыпомнишь эти встречи в приморском парке на берегу...» Колыма – это золото,девушки, лес, пушнина, огромные ставки с северными надбавками! Знаете, сколькос собой в отпуск везу? Я сам не знаю, сколько везу! Вот, пожалуйста,угощайтесь! – Он вываливал на стол из огромного мешка, что стоял за егостулом, разнокалиберные плитки американского шоколада. – У нас там Америкапод боком, девчата! Ленд-лиз через нас идет, самолетами, пароходами!

И впрямь дивным американским уютом пахнуло из крохотнойНадиной кухоньки, где жарилась привезенная Львовым американская ветчина, всопровождении подмосковной картошки с лучком.

– Вот, говорят, витамины, – продолжал гость. –Некоторые утверждают, что на Колыме бушует авитаминоз. Не верьте, девушки!Посмотрите на мои зубы, один к одному, ни одной пломбы к сорока годам! Цингойникогда не страдал, даже в лаге... ну, в общем, даже в трудных условиях! А почему?Потому что летом Колыма превращается в неисчерпаемый резервуар витаминов! Всесопки красными становятся от брусники, орехов кедровых навалом! Нажрешься так,что на всю зиму хватает! А зима у нас знаете какая? «Эх, Колыма ты, Колыма,чудная планета. Двенадцать месяцев зима, остальное – лето!» Ну это так,фольклор! Зимой надо пить настойку стланика, милое дело! Мы даже зверюпримешиваем в пищу, и что бы вы думали, зверь прибавляет в пушистости, а нашимеха на международном аукционе за фунты стерлингов, за целые фунты стерлингов,девушки, за фунты, фунты, килограммы и центнеры стерлингов, стерлингов,стерлингов...

Голубые глаза временами стекленели, и рука сама по себеначинала плясать по столу в поисках бутыли с прозрачной жидкостью. Выпив,зоотехник Львов с некоторой лихорадочностью начинал закусывать, растаскиватьхвалеными зубами соленую кету, что крупными кусками громоздилась на столе.

– А рыба-то, а рыба! Вот эту кету сам брал! Заходи по коленов ручей и руками вытаскивай! Такова Колыма!

– А вы не могли, вы, товарищ Львов, – начинала Циля (вкармане у нее лежало заготовленное письмо без адреса, но с именем любимого наконверте), – а вы не могли бы? – Но тут вбегала Надежда со свежимидобавками кулинарии.

– Ну-ну, девушки, так нельзя! – хохотал Львов, разливаяспирт по граненым стаканчикам, подкрашивая его «Тремя семерками». – Я одинпью, а вы только закусываете! Интоксикация должна быть взаимной! Давайте задружбу! За будущее счастье присутствующих и отсутствующих!

Надю Румянцеву узнать было нельзя: раскраснелась,размолоделась, словно комсомолка первой пятилетки. Щечки яблочками рдеют,чистый Дейнека!

– Ты посмотри, ты посмотри, Цилька, что мне привез зоотехникЛьвов! – вскричала она, вытаскивая из-за фартучка. – Письмо от Петра!Он жив и здоров, работает при звероферме! Ой, да я просто не знаю, ну просто незнаю, что для тебя сделать, зоотехник Львов! – И она присаживалась к гостюна длинное колено и ерошила его волосы. – Да, ой же, Цилька, ты егопопроси про твоего там справки навести, он всех на Колыме знает!

Циля вытащила из вельветового кармана заветное письмо:

– Я как раз, товарищ, хотела вас попросить, вот, если вам несоставит труда, вдруг какая-нибудь случайность... У моего мужа, с которым, безсомнения, произошла серьезная ошибка... н у, в общем, говорят, что без правапереписки, но в деле этого нет, то есть формально он именно с правом переписки,хотя...

– Ну-ну, Цилечка! – Зоотехник Львов одной рукойоглаживал спину Надежды Румянцевой, второй же сильно и дружески, едва ли нецелительно, провел по всему Цилиному хребту от затылка до копчика. –Ну-ну, девчата, не скулить! – Он подцепил Цилино письмо, глянул на имя икивнул: – Лады, Кирюше Градову доставим!

– Что-о-о?! – вскричала, вскакивая, хватаясь за сердцеи сверху, над грудью, и снизу, под грудью, Цецилия. – Вы его знаете?!

– Как ни странно, вообразите, знаю! – хохотал зоотехникЛьвов. – И с Петей они знакомы, даже друзья неразлучные. Только вот нынчеон на бесконвойную командировку в Сусуман этапировался. Я сам его временно тудаотослал, чтобы начальство не придиралось. Но там он в порядке будет, ты,Цилечка, не беспокойся. Интересный человек твой Кирюша, очень положительный...

Спасаясь от нарастающего головокружения, Циля хватанула додна стаканчик обжигающей подкрашенной влаги. Нечто бравурное, сродни какому-тонарастающему детскому маршу, охватывало ее. Он жив! Мой мальчик жив!

– Зоотехник Львов, вы какой-то необыкновенный, вы какой-топросто сказочный, если не сочиняете, посланец! – млела под мужской рукойРумянцева.

Гость уже влек ее за штору, где высилось пухлявое безбрачноеложе. Шторка задернулась, кровать пошла на разнос. «Вот такие пироги, –приговаривал с надсадом зоотехник Львов. – Вот такие пироги!» НадяРумянцева заливалась по-соловьиному. «Цилька, не уходи!» – крикнула междуруладами.

Циля и не думала уходить. Не обращая ни малейшего вниманияна зашторную раскачку, ходила взад-вперед по полуподвалу, папироса в зубах,папироса на отлете, дым изо рта, как из полыхающей домны. За окном иногда всвете фонаря прошлепывали разбитые сандалии с окаменевшим набором пальцев.

«Значит, ты жив! – думала Циля. – Значит, я былаправа, а не те, серебряноборские! Значит, мы с тобой еще увидимся, значит,снова схватимся по Эрфуртской программе, снова вместе разнесем в клочкирелятивизм Шпенглера!»

«Все выше, и выше, и выше!» – запели за шторкой на дваголоса. Выше было уже некуда. Триумф аэронавтики!

Что такое? С масляной мордочкой, будто собственнаянесуществующая дочка, из-за шторки выскочила Надька Румянцева. Влезает вкакие-то красные – что-то раньше таких не наблюдалось – трусики.

– Цилька, теперь ты! Иди-иди, дуреха, это не измена! Это жедруг приехал к нам, большой друг!

– Нет уж, увольте! Вы что, товарищи?! Товарищи,товарищи! – Циля упиралась, но маленькая рука большого друга, высунувшисьиз-за шторки с лютиками, уже ухватила ее за подол.

– Эх, Цилечка, да разве же ты не понимаешь? Войне конец, итюрьме конец.

* * *

Угомонившись, все трое прогуливались по ночнойКропоткинской, до Дворца Советов и обратно.

– Вот здесь, между прочим, жила Айседора Дункан, – направах москвички показала Циля зоотехнику Львову. – Слышали о такойдеятельнице революционной эстетики?

– Только в связи с Сергеем Есениным, – сказалколымчанин и неожиданно для дам процитировал: «Пускай ты выпита другим, но мнеостались, мне остались твоих волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость».