После той встречи у ворот Лефортовской тюрьмы в самом началевойны Циля и Надя стали задушевными подругами, несмотря на существенныеразличия в политических и философских взглядах. Надя всегда выручала плохоорганизованную марксистку. Однажды пришла и видит Цилю у плиты. Читает, дура,как всегда, труды «симбирского идиота» и ужин, видите ли, себе готовит, аименно: стеариновой свечкой смазывает сковородку и кладет на нее где-тоодолженные картофельные очистки. Оказалось, что не прикрепилась Цецилия ни кодному магазину и даже практически не знает, как это сделать; всепродовольственные карточки пропадают втуне. Практически получаетсяпарадоксальная ситуация: из Института мировой политики ее еще до войныпопросили как нераскаявшуюся жену врага народа и больше, конечно, никуда в штатне берут. Практически «вольный казак», Цецилия пробавляется лекциями черезпартпросвет, но те, разумеется, шваль марксистская, и слышать не хотят оприкреплении одиночки к своей системе. Словом, подыхай!

Сама Надя Румянцева много лет работала корректором виздательстве «Правда» и, хотя зарплата у нее была микроскопическая, получаланадежный «литер В» и отоваривалась на полную катушку.

Ну, в общем, худо-бедно, ей удалось все-таки прикрепитьподругу хотя бы к хлебному, получать свои 400 граммов черняшки. Просто на горловзяла в райисполкоме, на демагогию. Человек партийное слово проводит в жизнь, авы ее голодом морите?! Затем познакомила дуреху с местной княжной, заведующейвузовской столовой на Маросейке, Гудьял Любомировной Мегаполис. Вот, ГудьялЛюбомировна, этот товарищ сможет для вашей дочки Осанны писать вдохновенныепатриотические классные сочинения. Гудьял Любомировна пропела: «Любопытно»,долго изучала пучок бесцельных Цилиных продовольственных карточек, встряхивалаего, будто битую птицу, а потом произнесла с неожиданно широкой и яснойулыбкой:

– Приходите, милочка, с бидончиком к заднему ходу и назовитесвое имя-отчество. Только не фамилию, умоляю!

В бидончик стали Цецилии почти регулярно наливать чечевичныйсуп, а иногда даже питательную жидкость «суфле». Чечевичный суп надо было,конечно, отстаивать. Часа через три вся грязь оседала на дне бидончика, апитательные бобы всплывали. Жидкость «суфле» она употребляла сразу, иногда дажене доходя до дома. Та же самая Надя Румянцева, между прочим прошуровав посусекам покойного Наума, обнаружила сберкнижку с неплохим вкладом, явнымрезультатом подпольного сапожного дела, она же настояла и на оформленииЦилиного наследственного права.

Та же самая Надя Румянцева, между прочим, еще до всей этойволокиты с продовольственными карточками умудрилась вытащить Цецилию из еекратковременной, но почти катастрофической эвакуации, где она уже почтипрощалась с «формой существования белковых тел» на проклятой станции Рузаевка,но это уже отдельная история, не вмещающаяся в этот роман.

Здесь мы только лишь хотим указать на то, как Циле повезло вмире «объективной реальности». Вдруг явился сильный и чистый друг, приносящийстолько благодеяний. Приносящий и получающий, хотим мы добавить, потому чтохоть от Цильки и мало было практической пользы, Надины благодеяния приносилиблаго в ее собственную одинокую жизнь. Дающий всегда что-то получает взамен,хотя частенько этого и не замечает. Она замечала.

Она давно уже отказалась от поисков мужа, смирилась с потерей«Громокипящего Петра», однако никогда не осаживала подругу, если та начиналазаново рассказывать о своих бесчисленных заявлениях и апелляциях. Никоимобразом не устроилась и личная жизнь Надежды. Похоже, что и на этом уже можнобыло поставить крест, подвести черту, завязать концы, как вам будет угодно.«Куда уж нам сейчас с тобой, Цилька, – говорила она. – Молодые девкис ума сходят, бросаются на любой обрубок, на любой крючок, а кто уж на нас-то стобой позарится, на старых выдр». Говоря так, она, конечно, имела в виду самоесебя. Циля даже не очень-то, похоже, и понимала, о чем идет речь. Половая жизньдля нее просто закрылась как исчерпанный аргумент с уходом Кирилла. Иногда,впрочем, они забирались с ногами на кровать, курили в темноте и вспоминали своихмужей, их фигуры, одежду, голоса, фразы, романтические моменты жизни и дажеинтимные подробности, порой даже очень интимные подробности. Ну вот, и онтогда, ну и я... Ну и что ты? Ну?.. Ну и я, признаться, была удивлена...

Это были, пожалуй, самые сокровенные минуты для НадеждыРумянцевой. Она тогда, пожалуй, просто обожала свою Цильку. Даже ее вечныйпротивный запашок переставала замечать, этот ее вечный вульвовагинит.

* * *

– Ну что, ну что, ну что, ну что? – затарахтелаЦецилия. С некоторого времени у нее стала иногда проявляться какая-тоступорозность: зацепится за какое-нибудь слово и бесконечно, бессмысленно имтарахтит: – Ну что, ну что, ну что, ну что?

– Цилька, ты не поверишь, произошло событие! – ГолосНади вдруг выдал сильнейшее, столь несвойственное ей волнение. – Приехалзоотехник Львов! Не важно, какой зоотехник Львов, важно, что оттуда! Откуда«оттуда»? Дуреха, не понимаешь? Короче, приходи к шести, он придет и всерасскажет. Что расскажет? Цилька, это не телефонный разговор! Приходи, все узнаешь.Оденься поприличнее. Надень ту синюю, что я тебе дала. Обязательно надень тусинюю и белые носки! Поняла? И потом, помойся как следует, ты поняла? Нагрейводы и вся помойся, ты поняла?!

Ничего, разумеется, не поняв, Цецилия все-таки сделала, какговорили: промыла в ванной комнате все складки тела и даже приласкала слегкасвои тяжелые груди. Из-под двери заброшенной ванной комнаты, котоpую жильцыдавно уже использовали только для стиpки, стала вытекать в коридор лужица.Нотариус Нарышкина базлала: вот вам, пожалуйста, не пора ли задуматься онекоторых, что разводят антисанитарию?!

К шести часам Цецилия в синей юбке и белых носках, а также вотцовском вельветовом пиджаке прибыла на Зубовскую, где в полуподвале сотдельным (!) входом проживала ее подруга Надя Румянцева.

Зоотехник Львов занимал своей персоной всю сторону стола: онбыл невероятно широк, хоть и не толст. При виде новой дамы встал, заполнивсобой половину лачуги: он был исключительно высок, хотя обладал очень маленькойголовой, небольшими женскими ручками и деликатными ступнями, обутыми вмодельные (почти «розенблюмовские», подумала Цецилия) сапожки. В целомисключительно видный, представительный мужчина, отличный представитель нашегоинженерно-технического персонала. Короткие светлые волосы, славянские глаза,слегка уже затуманенные, но опять же по-хорошему, чистым полезным ректификатом.

«Кажется, беспартийный», – подумала Цецилия, когда онпоцеловал ей руку, и не ошиблась. Зоотехник Львов отсидел пять лет по бытовойстатье, до войны еще освободился (судимость снята «за отсутствием составапреступления») и теперь работал вольнонаемным специалистом, «энтузиастомКрайнего Севера», то есть заместителем директора зверосовхоза «Путь Октября»,что возле Сеймчана, то есть по соболям и черно-бурым лисицам.