— Дурак он, — я осторожно дотрагиваюсь до мокрой щеки. Пальцы отзываются саднящей болью.

Выполняю привычные вечерние ритуалы. Искупать, переодеть, накормить. Усадить в кресло и медленно-медленно расчёсывать непослушные рыжие кудри. Они уже отросли ниже плеч, с тех пор как сиделка обрезала их под корень — мол, возни меньше, а ей-то, Лене, всё равно.

Не всё равно. Я чувствую.

Она не может говорить. Не может двигаться — лишь иногда получается пошевелить указательным и средним пальцем на левой руке, но это наш секрет…

* * *

В тот вечер шёл дождь. Я сидел в своей комнатушке, слушал радио. И девица из вечерних новостей, оттараторив про очередной саммит и рождение тигрёнка в зоопарке, с той же бойко-безразличной интонацией рассказала, что Лену нашли в парке — с проломленной головой, еле живую, «предполагается, что нападение было связано с профессиональной деятельностью»… Глядя на стальные ворота больницы, я думал, что это конец, что теперь я точно её не увижу. А это было началом.

* * *

По экрану пробегают помехи — уголок её губ недовольно подрагивает. Любопытство — вот уж действительно, враг человеческий. Если бы не оно — Лена работала бы ведущей на федеральном канале, а не корреспондентом криминальной хроники. Спешила бы домой после окончания рабочего дня, а не опрашивала бы помятых «бывших людей» из пригорода ради очередного репортажа про местную наркомафию.

С другой стороны, если бы не этот кошмар — разве смог бы я, ничтожное, бесполезное существо, быть с ней рядом? Всё так же ждал бы эфира, чтобы — может быть — увидеть её…

Уже два года прошло, страшно подумать. Но как долго я смогу быть рядом? От дряни, которая поселилась у меня в голове, добра не жди.

* * *

Сначала я не обращал внимания. Подумаешь, не помню, как доехал до дома. Читал про синдром хронической усталости, горстями жрал витамины… Пока сырым мартовским вечером не обнаружил себя за городом.

За спиной шумела трасса. С неба срывались сероватые хлопья последнего снега. А я, идиот, стоял по щиколотку в месиве из прелых листьев и талой воды, в каждой ладони — по пучку пожухлой травы — и выл, надорванно выл, глядя в небо чужими глазами.

— Что же нам делать, милая? — присаживаюсь рядом, осторожно дотрагиваюсь до тонкой щиколотки — хотя она всё равно не заметит.

Она ведь никому не нужна. Ни этому козлу, который наверняка сейчас пыхтит над блондинкой на заднем сиденье внедорожника. Ни стаду, которое две недели в соцсетях «держало кулачки» за отважную журналистку и размалёвывало асфальт перед мэрией, а потом вспомнило, что восьмое марта на носу.

Только мне.

Если бы ещё я был собой двадцать четыре часа в сутки…

Смотрю на свои руки — загорелые, исцарапанные, незнакомые. Мы одни. А она даже на помощь позвать не сможет.

Да, я всё знаю о кошмарах.

* * *

Просыпаюсь. Наглые лучи июньского солнца ползут по лицу.

Слава богу, я здесь, в её квартире.

Глаза Лены обведены тёмными кругами. Пальцы яростно скребут по подлокотнику.

— Ты всю ночь не спала? — вскидываюсь я.

Пытаюсь сфокусировать взгляд на настенных часах — голова просто раскалывается. Да, точно. Девятичасовые новости. Сейчас включу.

Нарастающее беспокойство россиян по поводу инфляции… Доставлен в областную больницу… отравление парами ртути… фигурант нескольких уголовных дел, в том числе и знаменитого расследования…

Слышу её имя. Замираю. Потом до меня доходит.

Отравление парами ртути. А кто это у нас любит таскать в сумке разбитые градусники?

Чувствую на себе её взгляд — тяжёлый, пристальный. Меня трясёт. Плетусь в ванную, сую голову под струю ледяной воды. Затянувшиеся за ночь порезы на руках начинают кровоточить. Стигматы, мать их. Да за что же мне это, за…

…отдёргиваю ладонь от раскалённой скобы, заменяющей дверную ручку. Подошвы кроссовок пристают к битуму, пот заливает глаза, во рту — металлический привкус крови. Я на крыше. Чудно. Я не один. Ещё лучше.

В первый раз вижу убитого мной человека. Совсем молодой. Цепи на запястье, футболка с идиотской надписью. Канцелярский нож, торчащий из глазницы. По канонам фильмов, я сейчас должен разораться, заблевать всё вокруг, впасть в истерику и упасть в обморок — в произвольном порядке. Но я не чувствую вообще ничего.

Лена!

Я ведь был там, в её квартире, когда это случилось.

Вытираю руки о футболку парня. Бросаюсь в холодный полумрак подъезда — перед глазами бесятся разноцветные пятна. Очертя голову, выбегаю на улицу…

* * *

Она плачет. От жалости?

Говорить больно — язык цепляется за сколотые края зубов.

— Я люблю тебя. И никогда-никогда не сделаю больно. Понимаешь?

Кормлю её — в последний раз. Рука дрожит. Сергей ведь не знает, что она любит. Купит, что подешевле. Или доверит выбор сиделке — хмурой бабище, которая будет орать на Лену и дни напролёт смотреть ток-шоу.

— Прости меня, — шепчу на ухо. — Во мне поселилась какая-то тварь, которая, кажется, полюбила убивать. Я лучше сам умру, чем… понимаешь?

Её пальцы тревожно подёргиваются — еле заметное движение. Я его не вижу, а чувствую.

— Ты не бойся. Я сначала позвоню Сергею. Потом пойду на кухню. Ты не увидишь.

* * *

Открываю глаза. На сером ковролине — яркие звёздочки таблеток. Пальцы испачканы синими чернилами. Рядом — лист бумаги, исписанный мелким убористым почерком.

Читаю. Смятение исчезает, сменяясь дикой, безудержной радостью.

И как я сразу не понял? Кто же ещё мог захотеть увидеть последний снег? Кому моё сознание могло позволить управлять собой?

Вбегаю в комнату.

Косые лучи заходящего солнца выхватывают из полумрака встревоженный взгляд, рыжую прядь волос.

— Так это ты? — голос срывается. — Милая, это была ты?

* * *

Без четверти три утра. В соседней комнате надсадно дребезжит старый принтер. Раскладываю на полу панно из её публикаций, распечатки кадров криминальной хроники… Ворсинки ковролина забиваются в порезы на руках.

Это счастье. Я и не знал, что оно такое.

Моя королева смотрит на меня. Улыбаюсь ей растрескавшимися губами.

— Выбирай, милая. Здесь все, о ком ты рассказывала. Я всё для тебя сделаю. Только давай решим, с кого начать.

Она плачет? Растерянно поднимаюсь с колен.

— Ну что же ты? Меня жалеть не надо, правда. Ты вчера написала, мол, не хочешь воровать мою жизнь. Так её у меня никогда и не было! Я — часть тебя. И это хорошо, это правильно, я так и хочу жить — с твоей душой внутри.