напичканные прелестями трансцендентальной медитации, а месяцем позже вовсю восхваляли ее достоинства в передаче «Репортаж Фроста»[689]. Через неделю их снова пригласили на это шоу. Джордж, обычно молчаливый, неожиданно разговорился и начал объяснять разные уровни сознания:

…Трансцендентальная медитация поднимает вас на трансцендентальный уровень чистого сознания, но если часто подниматься до него, то вы этот уровень приносите на свой уровень или же свой прежний уровень поднимаете на новый. Но относительное преимущество заключается в том, что этот уровень становится космическим сознанием, а значит, можно сохранять блаженство сознания в относительном поле и заниматься обычными делами, пребывая при этом в абсолютном блаженстве…

И так далее и тому подобное. Битлы все еще внушали такое благоговение, что даже Дэвид Фрост, этот язвительный острослов, слушал не перебивая, хотя Джордж нес откровенную дичь и упомянул, что читает книгу о йогине, который дожил до 136 лет, «и еще об одном, который живет в Гималаях… понимаете, для тех, кто в таких делах не разбирается, это звучит дико, но этот йогин живет со времен Иисуса Христа, в том же физическом теле. Они подчинили себе жизнь и смерть. Подчинили себе все, достигли высшего состояния сознания…».

105

Двадцать третьего августа 1967 года Брайан Эпстайн заглянул на студию, где второй день записывали «Your Mother Should Know»[690]. Через четыре дня его не стало. Битлы надеялись посетить его похороны в Ливерпуле двумя днями позднее, но родные Брайана попросили их держаться подальше — опасались излишней шумихи.

Спустя неделю, вечером 5 сентября, битлы собрались в студии на Эбби-роуд, решительно настроенные продолжить запись «Magical Mystery Tour». Настроение царило мрачное. «Сессия в тот день выдалась какая-то бледная, — вспоминал Джефф Эмерик. — Мы не могли сосредоточиться, все думали о Брайане».

Взяв акустическую гитару, Джон принялся исполнять новую песню. «I am he as you are he as you are me and we are all together»[691], — начал он.

Джефф Эмерик не понял, о чем это вообще: «Все недоумевали. Мелодия состояла в основном из двух нот, а слова так и вовсе звучали бессмысленные».

Отдельные куски текста казались откровенным бредом. Когда Джон пропел «pornographic priestess» и «let your knickers down»[692], Джордж Мартин обернулся к Эмерику и спросил: «Что он там сейчас спел?»

Наконец Джон закончил. Повисла тишина. Джон поднял взгляд на кабинку, ожидая реакции Джорджа Мартина. «Эта песня называется «I’m the Walrus», — сказал он. — Ну что скажешь?»

Мартин не находил слов, но его замешательство вскоре уступило место раздражению: «Знаешь, Джон, если честно, у меня всего один вопрос: по-твоему, что мне с этой херней делать?»

Зазвучали нервные смешки. Правда, Эмерик заметил, что Джону «вовсе не смешно».

Написать бессмысленную песню «I am the Walrus» Джона побудило письмо, полученное в конце августа от Стивена Бейли[693], пятнадцатилетнего школьника из «Куорри-Бэнк», той самой школы, где раньше учился Джон. Бейли писал, что учитель английского ставит им на уроках песни «Битлз» и просить анализировать и интерпретировать текст.

Пит Шоттон вспоминает, что Джон читал письмо, подвывая от смеха: родная школа сперва объявила его полным неудачником, а теперь включает его творения в школьную программу. Шоттон заметил, что Джон углядел в этом вызов. «Представив, как учитель литературы из «Куорри-Бэнк» с важным видом рассуждает о текстах Леннона — Маккартни, Джон, охваченный приступом вдохновения, принялся выдумывать самые нелепые образы и выражения».

Подыскивая дурацкие рифмы, Джон вспомнил о детской считалке: «Пит, у нас в «Куорри-Бэнк» была такая песенка про «глаз дохлой собаки»…»

Пит задумался и припомнил:

Yellow matter custard, green slop pie

All mixed together with a dead dog’s eye,

Slap it on a butty, ten foot thick

Then wash it all down with a cup of cold sick[694].

В 1950-е[695] различные версии этой считалки распевали все английские дети. В 1959-м Иона и Питер Опи включили ее в книгу «Фольклор и язык школьников»[696] вместе с множеством региональных вариантов. В Манчестере заварной крем делал «плюх-плюх», а пирог начинялся птичьими потрохами; в Форест-оф-Дин вместо крема были «парша и гной», а пирог — из «зеленых соплей»; наименее аппетитным получался пирог в Ипсвиче: его пекли из козявок и подавали с вареными слизнями и глазом мертвяка.

Услышав, как Пит ее декламирует, Джон пришел в восторг. «Точно! — сказал он и потянулся за ручкой. — Фантастика!» Он старательно записал: «Желтый крем из гноя» — и тут же принялся добавлять куски из других детских текстов. «Он вспомнил о манной каше, которой нас пичкали в детстве, и о сардинках-пильчардах, которые мы частенько скармливали котам. «Semolina pilchard climbing up the Eiffel Tower…»[697] — напел Джон, обрадованно записывая строчку». Ему явно доставляла удовольствие мысль о том, как учителя потратят время, пытаясь докопаться до скрытого смысла. «Пусть мудаки вот с этим и разбираются», — сказал Джон.

Потом песня профильтровалась сквозь детское увлечение Джона безумным миром Льюиса Кэрролла и особенно его поэмой «Морж и Плотник», которую Алисе рассказывает Труляля в книге «Алиса в Зазеркалье». За веселеньким ритмом скрывается история двух утонченных психопатов в духе Ганнибала Лектера. Начинается она с того, что Морж зазывает толпу юных устриц на прогулку по берегу с плотником. Но стоит им дойти до места, как:

— Нам нужен хлеб, — промолвил Морж, —

И зелень на гарнир,

А также уксус и лимон,

И непременно сыр.

И если вы не против,

Начнем наш скромный пир.

— Ах, неужели мы для вас

Не больше, чем еда,

Хотя вы были так добры,

Нас пригласив сюда!

Морж и Плотник тут же меняют тему, восхваляя Устриц и обращая внимание на чудесный пейзаж. Морж, расчувствовавшись, говорит:

— Мне так вас жаль, — заплакал Морж

И вытащил платок, —

Что я не в силах удержать

Горючих слез поток.

И две тяжелые слезы

Скатились на песок.

А Плотник молвил: «Хорошо

Прошлись мы в час ночной.

Наверно, Устрицы хотят

Пойти к себе домой?»

Но те молчали, так как их

Всех съели до одной.

Это, как однажды высказался психолог Пауль Шильдер[698], «поразительно жестокая» поэма. И эта жестокость, прикрытая нелепицей,