— Мы были молоды, — сказал я. — Все вышло как вышло.

— Мы были молоды, мы боялись. Ты боялся.

— И ты.

— До сих пор боюсь. Или… опять. Нужно время. Мы можем расстаться друзьями, если хотим. Ты, конечно, презираешь меня… за то, что я сломала Генри… Но он был подонком…

— Мод, — перебил я. — Я не за этим пришел. Не надо снова об этом.

— Не надо, — согласилась она. — Тогда говори о другом. О своей работе… Как у тебя с работой… что ты делаешь?

— Перевожу старую пьесу.

— Чью?

— Не знаю. Аноним.

— О чем она?

— Обо всем и ни о чем. Как обычно.

— Как поживает молодая женушка? Маленькая блондинка?

— Маленькая блондинка поживает хорошо, — ответил я.

— А дети?

— И дети.

— Внуков не предвидится?

— Пока нет.

— А как… твои розы?

— Супер.

— Подстрижены и удобрены, разумеется?

— Вуаля… — Я протянул руку со свежими царапинами.

— Ай-ай.

— Вот именно.

— Хм… — задумчиво протянула она. — Хм…

Я попытался сосредоточиться, чтобы разглядеть ее и понять, что вижу. Столкнувшись с необходимостью принять нечто безусловное, ощущаешь внезапную серьезность положения. Не в состоянии охватить целое, ты видишь лишь то, что находится перед глазами. Последствия так далеки, что их оставляешь на потом, постепенно внимая реальности. Наблюдая за Мод и ее неумолимым разрушением, я подыскивал слова, которые могли бы описать, к примеру, цвет ее глаз — как недавно наблюдал за розой, подыскивая слова для обозначения цвета ее лепестков на разных стадиях. Через некоторое время ее очертания снова стали расплываться.

— Вот видишь, — сказала она. — У тебя одни слезы.

— За что же ты просишь прощения?

— За что угодно. Взять хотя бы Вену, семьдесят девятый год, декабрь.

— Вена? — переспросил я. — Семьдесят девятый год? Декабрь? — Голова утвердительно скользнула внутри шарфа. — Ты была полна решимости. Я хотел рассказать, что произошло, но ты не слушала. Ты все знала наперед… ты вот-вот должна была родить… я не мог… потому что…

— Потому что?

— Потому что я боялся… и не хотел свободы.

— Знаю, — сказала Мод. — И я тоже. — Дыхание выровнялось. Морфин подействовал, и на минуту мне показалось, что она задремлет, хоть доза и была рассчитана на присутствие гостя. — Что вы там делали? — спросила она. — В Вене?

— Ты уверена, что хочешь знать?

Минутное промедление, и голова снова утвердительно скользнула. Наркотик дал Мод силы выслушать меня.

Расплатившись по счету в «Черном верблюде», я пытался закончить разговор с этим скучным, похожим на инженера, типом, который настойчиво звал меня выпить пива. На улице у дверей ресторана, на пронизывающем холоде, его тон изменился: дружеское приглашение теперь напоминало ледяной приказ.

— Думаю, вам следует пойти с мной. Я ждал Мод, вы ждали Генри. Нам есть о чем поговорить…

Это он отправил Мод телеграмму, указав место встречи. «Дабы уладить дело» — как он выразился. Чтобы она не ждала и не волновалась, чтобы, не дай бог, не затеяла полицейское расследование, которое потом так трудно прекратить.

— Всегда найдется какой-нибудь дотошный тип, который начинает копать, а тот, кто копает, всегда что-нибудь находит.

— Она ждет ребенка, — сказал я.

— Я все же думал, что она приедет, — ответил он. — Но приехали вы. Тем лучше.

— Как это?

Он взглянул на наручные часы. Я успел заметить старый, пожелтевший и нечеткий циферблат под стеклом в царапинах.

— У нас предостаточно времени. Полагаю, вы хотите увидеть своего друга?

— А как вы думаете.

— Вопрос в том, хочет ли он видеть вас. — Об этом я подумать не успел. Вполне возможно, что Генри не имел представления о том, что происходит, и не хотел напоминаний обо мне, Мод и остальном. Он даже не знал, что станет отцом. Посланник словно читал мои мысли.

— Об этом вы не подумали, — сказал он.

Я кивнул.

— Выпьем пива. Вам следует кое-что услышать.

Город он знал как свои пять пальцев — а может быть, просто очень хорошо подготовился к операции. Впрочем, одно не исключало другого. Он шел прямо к цели — небольшой пивнушке на узенькой улице. В пивнушке был свободен столик, находящийся в отдалении от других, и Посланник отправился прямо к нему. Дождавшись, когда я выдвину стул, он тоже сел. Судя по взглядам официантов, нас здесь ждали. В этой неприятной ситуации был оттенок нереальности, как будто все происходило по заранее подготовленной схеме. Это навязчивое чувство неотступно следовало за мной все время, что я провел в Вене, по дороге домой и долго после. Такое ощущение бывает вызвано ограниченностью выбора, оно возникает в ситуациях, начисто лишенных «развилок». Речь может идти о повседневных мелочах вроде утреннего выбора ботинок, галстука к рубашке, чая или кофе к завтраку. Тривиальности, создающие необходимую иллюзию свободы. Когда сокращается или исчезает пространство для маневра, в равной степени возрастает чувство утраты единственно значимого: необходимости выбирать, утруждать свою совесть.

Посланник выбрал сорт пива для нас обоих, попробовал и сказал:

— Свежее, хорошее.

Я пил, не чувствуя вкуса.

— О чем вы хотели рассказать?

— О некоторых обстоятельствах. Нужно кое-что уладить… — Он снова пригубил пиво. — Вы ведь понимаете, что имеете дело с серьезными вещами…

— Мы? Кого вы имеете в виду?

Он назвал тех, кого я переименовал в Генри Моргана, Мод, Стене Формана.

— Я не знаю, что вам известно, — сказал он. — Так что лучше расскажите. Мод наверняка доложила.

— Нет ни малейшего желания, — ответил я. — Дождитесь выхода моей книги.

— Мы можем сделать так, чтобы тебе ужасно захотелось все рассказать, — произнес он. — Но всем будет лучше, если это произойдет, так сказать, естественным образом.

Изначально этот человек производил впечатление добродушной услужливости. Вскоре оно сменилось расплывчатой неприязнью. Полагаю, что дело было не только в омерзительно голубых глазах и странном аромате леса.

— Не будем говорить о литературе, — сказал он. — Я слишком плохо разбираюсь в этом деле. К сожалению. Но я знаю, что книга может доставить множество неприятностей… если она заденет и раздразнит важного человека. Было бы обидно… в вашем случае… вы молоды и, наверняка, талантливы… обзавестись врагами понапрасну…