— Я там был, — сказал я.

— И видел подонка?

Я кивнул.

— Это было… — Мне не хотелось описывать. — Ему сделали новое лицо…

— Как это?

— Старое разбили. И сделали новое. Стернер за все заплатил. Содержание в том заведении, операцию, все… Может быть, это Генри — вон там… — Я указал на бородача с испитым лицом, который ковырялся в тарелке.

— Генри?! — крикнул Билл. Народ стал оглядываться. Официанты многозначительно переглянулись. — Deep shit… — добавил Билл.

— Да, — согласился я. — Deep shit.

Мы немного выпили. Я попытался перевести разговор на другую тему, спросил, как он живет и что делает. Но Билл просто скучал и ничего не делал, никого не осталось в живых. Так что Билл продолжать гнуть ту же линию:

— Дурак он был… но веселый парень, когда раскочегарится. Он тебя озолотил.

— Вот уж нет.

— Болтай! — прошипел Билл с новой злобой.

Я хотел допить и уйти. Билл все говорил о Генри, рассказывал свои и чужие истории о нем — все, что я не использовал в своей «проклятой книжонке».

— Знаешь, что его чуть не подстрелили во время покушения?

— Не припомню.

Билл изобразил хитрую улыбку, провел рукой по столу, ожидая, что я заплачу сколько угодно, выставлю десять кружек пива, лишь бы он рассказал этот сюжет. Но я молча наблюдал за ним. Билл перестал ухмыляться.

— Он вечно хвастался, что знает людей. Мол, посмотрел — и сразу видит, кто перед ним, друг или враг, типа… Такая у него была фишка… как у наркоши…

Пасмурная духота сменилась солнцем, через окно проникали широкие лучи, в которых, кружась, танцевали пылинки и синеватый дым сигареты Билла. Я, конечно же, охотно слушал его рассказ.

В шестидесятые оба жили в Париже и однажды поссорились из-за того, что Генри каждый вечер упрямо ходил ужинать в одно и то же бистро, якобы подружившись с человеком, условно называемого «Le Maître», так как имя его не разглашалось. Генри был уверен, что это Курнонски, некоронованный король гастрономии, который всегда посещал рестораны инкогнито во избежание лишней суеты. Этот человек видал лучшие времена, но ходили слухи, что он все еще может отрецензировать 5830 ресторанов по памяти, а также — по памяти же — воспроизвести рецепт «котриад бретон», который готовится целые сутки и требует трав, выросших на особых соленых почвах Бретани, и рыбы, выловленной только ночью, при лунном свете, а иначе оказывается малосъедобным.

— Ты когда-нибудь пробовал? — спросил Билл. Этот вопрос не требовал ответа.

— Можно сигарету?

Билл подтолкнул пачку ко мне и дал прикурить. Сигарета пошла хорошо.

Итак, Генри подружился со старым гурманом, который, по его словам, всегда носил нарядный темный костюм, жилет с часовой цепочкой, пальто и котелок — все слегка потертое и в пятнах. Они часто беседовали о жизни, и старик делился мудростью. Он пил лишь простые столовые вина и довольствовался дежурным блюдом, которое подавала дородная мадам. Генри считал, что старый король прекрасно держится: глубокие познания научили его смирению и сделали образцом для подражания.

— Так он и говорил, — сказал Билл, — этот потрясающий идиот.

Однажды необычно холодным для Парижа вечером, в гололед, Генри увидел старика-гурмана: тот прислонился к стене дома. Поскользнувшись, он испугался и не смел идти дальше. Генри предложил свою помощь. Старик жил неподалеку, и с радостью согласился. Ухватив Генри под руку, он сжал ее «с поразительной силой». Они подошли к парадной, старик поблагодарил и заверил Генри, что дальше доберется сам. Молодой человек отправился восвояси. Пока старик искал ключи, у дома на полной скорости затормозила машина, из которой выскочили двое мужчин с автоматами, разрядили их в старика и умчались прочь.

На следующий день в газетах писали, что ответственность за убийство взяло на себя командование ФНО.[40]Таким образом организация расправилась с одним из самых страшных алжирских палачей. Поэт, живущий в изгнании после преследований и тюрем, назвал его «le bourreaux de Bordeaux».[41]

— Это был Генри, — смеялся Билл. — Лучший друг знатока людей.

Мы выпили еще пива, покурили. Некоторое время бар был озарен золотисто-желтым светом.

Была тихая, теплая сентябрьская суббота. Урожай уже убрали, поля светились желтой щетиной срезанных стеблей, машины уехали, и вновь воцарившаяся в окрестностях, долгожданная тишина все же казалась немного чужой и новой. В школах начались уроки, вода еще была теплой, и мое семейство уехало на машине к берегу. Я сидел за рабочим столом, задернув шторы на окне с южной стороны и размышляя над повторным запросом из местного журнальчика, предлагающего написать текст на тему «Роза и смирение». Иногда мне кажется, что все это повествование можно считать докладом на тему «Роза и смирение», что любая тысяча слов, вырезанная из любого эпизода, может служить ответом на вопрос. Это, разумеется, будет означать смирение с судьбой в результате долгого и тщетного стремления избежать собственного появления в этой истории. Как бы я ни старался, меня всегда найдут люди, так или иначе затронутые в тексте, и навлекут беду — порой самым неожиданным, непредсказуемым образом. Даже в неизвестном баре со мной заговаривают некрасивые женщины и нечестные мужчины. Если там есть хотя бы один преступник, то, как только закроются двери бара, он или она и окажется моим братом-сестрой.

Несколько лет назад, солнечным днем я сидел в трактире, расположенном в поселке у подножия горы. Больше посетителей не было: дела в заведении давно уже шли плохо, и поэтому отправляться туда можно было с уверенностью, что тебя никто не побеспокоит. Прекрасная возможность спокойно и невкусно поесть, выпить вина и подумать наедине с собой.

Но на этот раз напротив двери со стороны автобусной остановки затормозил белый лимузин, из которого вышел низкорослый мужчина в льняном костюме, без рубашки и ботинок, подпоясанный полосатым галстуком. Мужчина пребывал в хорошем настроении и был пьян так, как может быть пьян лишь человек, пивший долго и много, имея при том привычку пить много и долго. Широкими шагами он приблизился к двери, не без труда вошел и обнаружил пустое, абсолютно безлюдное помещение. Меня он не видел. Медленно, но верно он нащупывал мебель — стол, стул, — и когда к нему подошла безнадежно медлительная официантка, гость смог лишь выдавить из себя: «Джи… Т…»

После непродолжительных переговоров официантка удалилась, чтобы вскоре вернуться и сообщить, что заказ не может быть выполнен даже наполовину, в виде «Т» — тоника. Воспроизводить последовавшие за этим реплики нет ни малейшего смысла. В результате был вызван трактирщик, который по прошествии менее чем пятнадцати минут стал обладателем наличной суммы и подписал документ — на обратной стороне меню — согласно которому трактир становился собственностью незнакомца. После чего тот сам проковылял к бару и смешал себе грог из содержимого собственных бутылок.