– Пурпурно-бежевый? – Я к нему повернулся. – А такое бывает?

– Бывает, – улыбаясь, толкнул меня в ребра Дэкк. – А форму?

– Квадрат, – не задумываясь, сказал я.

– Квадрат – так квадрат, – приняла Ларэтта.

Вы можете себе представить, что из ее ладони вдруг пополз вверх росточек? Он рос и рос, лепестки его раскрывались. Сначала раскрылся нижний ряд желтых лепестков, затем красный ряд, потом синий, зеленый, потом все ряды повторились. По центру выскочил крученый бутон пурпурно-бежевого цвета, как загадал Дэкк. А затем Ларэтта другой рукой слегка сжала цветок, и он стал квадратным. Протянула его мне.

– На здоровье, – сказала она.

Он пах всеми цветами мира одновременно. Я не сводил глаз с Ларэтты, перебирая цветок в руках.

– Вы волшебница.

Игель обнял ее сзади, и, щурясь от счастья, сказал:

– Мать цветов.

Мы расстались с Дэкком, и я уже подходил к Водяному дворцу королевы Тоэллии, чтобы объявить о готовности пересечь Центр, когда сделал то, из-за чего вы наверняка посчитаете меня трусом.

Я остановился и кое-что понял. А потом пробормотал:

– Лиллипутус, Лиллипутус, Лиллипутус. – И в момент оказался в Дымке.

Лиллипутус меня предупреждал. Он грозил пальцем и исподлобья на меня глядел, приговаривая:

– Необратимые последствия, голубчик.

Но я настаивал на своем:

– Верни меня в мой мир, Лиллипутус. Я так решил.

– Ты, наверное, не понял, что время между мирами заберет у тебя то, что по праву принадлежит ему.

– Хлопай в ладоши! – Я сильно нервничал, потому что хорошо знал о чем говорил Лиллипутус. К тому же «сдувание» энергии не самый приятный процесс.

– Ну что ж, – вздохнул он, – мне ничего не остается делать, как…

Хлоп.

В глазах потемнело, ноги обмякли, и я упал.

⁂

– Боодяя… Бооодяяя… Проснись, мой храбрый мальчик, проснись!

Сквозь темноту я видел лицо тети Агаты. Она нависала надо мной, нежно улыбаясь, точно так же, как когда будила меня на учебу. Только в этот раз от ее тела шел свет.

– Ты должен подняться на ноги, – говорила она. – Ты должен, Бодя. Я горжусь тобой, мой храбрый, смелый мальчик.

– Я уже встал, тетя Агата. Я уже готов, – бормотал я в ответ. – Не уходи, посиди еще со мной рядом. Пожалуйста.

Щелк.

Я очнулся, и свет ударил мне по глазам. Я пытаюсь подняться на ноги, но снова падаю на паркет. Я ищу руками за что зацепиться и нащупываю выпирающие из стен декоративные выступы. Держась за них, я поднимаюсь, меня шатает. Я всеми силами пытаюсь удержаться на ногах, но пол словно движется, как эскалатор. Я нахожусь в длинном, светлом коридоре, в конце которого я вижу дверь. Из нее струится белый свет, еще более яркий, чем тот, в котором я нахожусь.

На меня находит волна. Волна из бурных эмоций, воспоминаний, чувств, сожалений… такая дикая волна, которая имеет невообразимую силу, что способна разорвать меня на части за долю секунды. И тут я начинаю что-то вспоминать. Что-то будоражащее, что-то очень важное, что я давно похоронил далеко в своем сердце, чтобы это нечто не причиняло мне боль. Мучительными порывами картинки пробивались мне в голову, но, как только касались ее маленьким краешком, тут же растворялись.

Я медленно делаю шаги в сторону двери. Я тяну к ней руки, словно утопающий в последние мгновения жизни тянет руки к спасательному жилету. Я вспоминаю теплые и нежные чувства к чему-то родному, но тут же появляются страх, стыд и горькое сожаление.

Я слышу пение. Из двери доносится женский напев, который заставляет меня замереть. Голос, который рушит меня изнутри, он к себе призывает.

– мм-ММ-мм-ММ-ммм… мм-ММ-мм-ММ-ммм…

Я закатываю глаза от блаженства, потому что это самый родной и самый прекрасный голос, какой мне удавалось услышать.

– Кто же ты? – говорю я, готовый упасть этой женщине в ноги. – Прошу тебя, скажи, кто ты?

Тонущий в собственных эмоциях, я тянусь к ручке двери, чтобы ворваться в комнату. Но как только я ее поворачиваю, голос исчезает, а свет из двери превращается во тьму. От неожиданности я падаю, зловещая тень начинает красться ко мне. Я кричу, истерю, я безумно боюсь даже вспоминать, что когда-то слышал этот странный и загадочный голос. Тень нависает над моей головой и через секунду окутывает все своим ядом…

Щелк.

Я очнулся.

Я оторвал голову от пола, и меня пронзила такая боль, словно гигантская спица прошла сквозь все тело. Я отчаянно завопил. А когда снова попытался шевельнуться, спица начала энергично во мне скручиваться. Я сжал кулаки и не разжимал их, пока острая боль не осталась просто болью. Меня лихорадило. Руки тряслись, дыхание стало отрывисто частым, почувствовал, что горю, словно кусок мяса на углях. Перевернулся на бок и поджал под себя ноги, чувствуя себя беспомощной гусеницей, на которую наступил человек.

– Что со мной, Зергус? А-а-а… – Я с трудом мог издавать звуки.

Всякий раз, когда я пытался пошевелиться, боль пронзала меня так сильно, что тело немело. Кажется, я несколько раз терял сознание. Потом снова приходил в себя, ловил черные пятна перед глазами и вновь проваливался.

Когда тело привыкло к режущим ощущениям в области живота, я пополз. Одной рукой обнимал себя, другой, опершись о пол, подтягивался на локте и тащил собственное тело. Ногами шевелить я не мог, я их не чувствовал, будто их не было. Я останавливался, когда желудок выворачивало наизнанку, и меня рвало желто-зеленой слизью. Пол был таким холодным, будто я полз по льду.

Мое возвращение с Гиллиуса, как и говорил Лиллипутус, привело к необратимым последствиям. В общей сложности путь от кабинета отца до ванной комнаты занял у меня чуть больше четырех часов, когда в обычной жизни это занимало меньше минуты. Изнеможенный, я дополз до ванны, поднялся на трясущиеся ноги и затем жадно вцепился в кран с холодной водой. Я не мог напиться. Будто вся жидкость во мне куда-то исчезла и мне следовало всю ее восполнить. Я разогнул спину и застыл напротив зеркала над умывальником. Оттуда на меня смотрел незнакомый мужик.

И тогда я понял причину смерти отца. Мой папа умер от обезвоживания, в этом я был уверен. Он столько времени пробыл на Гиллиусе, что по возвращении смерть махнула косой. Отец, как и я, полз по тому же коридору и стонал от адской боли. В ванной он умер. Он обозначил в своем дневнике дату последнего перемещения. Он знал, что по возвращении его ждет смерть.

Я все думал, зачем же он тогда вернулся в свой мир, раз знал, что умрет? Неужели для того, чтобы оставить мне свой дневник? Или он положил его под кровать до этого? Только своей гибелью он мог призвать меня в свой дом? У меня не было ни одного ответа.