Она пьяная, что ли?

– Друже мой, Иван! – крикнул я. – Он эээ… – Я забыл, как будет «дом», и снова указал пальцем: – У-у!

Ключевым словом был «Иван». Ранка остановилась и теперь слушала меня позвоночником. Я продолжал:

– Мне нужно срочно поговорить с ним! Разумеш, Ранка? Это вопрос жизни и смерти! – Тут я сообразил, как это будет по-сербски: – Живота и сраматы! Ой! Смрти!

Она спустила собаку, и теперь Кики снова нападал на забор.

– Ранка, пожалуйста! – выпалил я.

Я не знаю, чем ее так обидел, но когда она подошла, снова врезала Кики. Во всем мире не найдется более яркого выражения лица, демонстрирующего отвращение, чем тогда у Ранки. Она будто проглотила целиком муравейник. Ее брови сложились углом, а губы вывернулись наизнанку. Она мне сказала:

– Ты мене много заебаваш. (Ты доставляешь мне много проблем.)

Я, не отрываясь, на нее глядел:

– Уже? Когда я успел? Мне только нужно поговорить с Иваном. Молим, Ранка!

В конце концов, она надо мной сжалилась. Наверное, повлиять на ее решение помогли мои волосы. Наверное, она тоже использует для укладки маргарин.

Ранка стала откручивать проволоку на заборе.

– Хвала (спасибо), Ранка! Только мочалку свою убери!

– Шта? (Что?)

Я тыкал пальцем в собаку:

– Мочалку, мочалку!

– Добро! (Хорошо!) Добро! (Хорошо!) – Ранка замахала руками.

Когда Кики вошел в дом, он притащил на хвосте колючую ветку. Я вошел следом.

Ну что вам сказать? Описать, какие живописные расстилались грязевые узоры на полу? Или, может, рассказать, какую печальную мелодию выдавали хором двери, имея всего одну скрипучую ноту? Опишу, пожалуй, кухню. Именно туда повела меня Ранка.

Я никогда не был в Италии, но видел Пизанскую башню. В раковине у Ранки. Тарелки, большие и маленькие, круглые и квадратные, все были навалены друг на друге. Между ними умудрились застрять чашки. Эдакое сумасшедшее сооружение, достающее до потолка. Где-то проглядывали вилки, кое-где черпаки. Сверху кастрюля. Я обошел стороной, чтобы не задеть. А вдруг произведение искусства? Аккуратно опустился на стул. Аккуратно, потому что боялся, что подкосится ножка и я свалюсь. Уж больно подозрительно табурет подо мной прогнулся. Я ведь не любопытный. Разглядывать, что да как, не у себя дома не стал бы.

– Кафу? – любезно предложила Ранка чашечку кофе.

А я разглядывал выстроенные в ряд стаканы. Предположу, что стекляшки служат в полиции и собирают на себя отпечатки пальцев преступников. На одном помещалось до трехсот отпечатков. А может, и больше. Я не мог визуально их разделить. Я бы свихнулся, если бы выпил что-то из тех стаканов!

На предложение Ранки я ответил:

– Не, не. Я не пью. Вообще ничего. Никогда.

Ранка пожала плечами и плюхнулась рядом на стул. При этом ее тазовая кость подыграла дверям глухим хрустом.

Я был без понятия, чем заслужил столько внимания Кики. Он вдруг положил мне на ноги голову и печально глядел мне в глаза. Ранка, не думая, открыла бутылку теплого пива, налила в стакан и принялась пить. Я посмотрел на часы над столом.

Два часа дня.

– Какая порода собаки? – спросил я.

– Шта? (Что?) – переспросила Ранка.

– Мочалка. – Я ткнул пальцем в голову псу. – Раса какая?

– Ааа! – поняла меня Ранка. – Малтезер.

Я принял информацию:

– Болонка мальтийская, что ли?

– Да-да, малтезер.

Я видел болонку, но такую ни разу. Она как минимум должна была весить втрое меньше.

– А что он ест? – спросил я. – Комбикорм?

На что Ранка ответила:

– Девойка! Она е девойка!

– Девочка?! – Я глянул на свешенный язык из пасти собаки. Он был длинным, точно весло. – Мальтийская болонка, да еще и девочка. – Я помолчал. – Чего она такая здоровая? – Я раздул щеки.

Ранка расхохоталась, и последовала мини-история про Кики. Я ни слова не понял.

– Ясно, ясно, – кивал я.

Между делом я гладил собаку. Шерсть у нее была хоть и серая вместо белой, но неожиданно мягкая и шелковистая. Ранка сообщила, что это не шерсть, а волосы, как у нас, у людей. Я подумал, что ее можно покрасить. Уши длинные, как хвосты. Я потянул за одно, но она зарычала.

– Она е поносна девойка! (Она гордая девушка!) – воодушевленно крикнула Ранка.

Я расширил глаза. Разве можно так про своего любимца?

– Ничего она не поносная, – заступился я. – Вполне себе милая девочка. – Я скрутил ей нос.

Позже Кики убежала, и мне стало совсем нечего делать. Я сосредоточился на столе.

На нем ровным ковром расстилалась субстанция, напоминавшая засохший сироп. Он будто служил беспощадной ловушкой для насекомых. Я ужаснулся от целеустремленности паука, который оставил собственную ногу в этом безумии и ускакал прочь, чтобы выжить. Ранка равнодушно на него глядела.

Последующие двадцать минут, что мы провели в обществе друг друга, были мучительными для нас обоих. Ранка допивала вторую бутылку пива и все время курила, а я отсчитывал секунды, глядя на часы над столом. К концу ее четвертой сигареты в кухне стало нечем дышать. Теперь я смотрел на Ранку сквозь дым, и в таком свете она казалось еще страшнее. У меня было достаточно времени, чтобы обдумать все то, что я хотел сказать Ивану. Я прокручивал наш с ним диалог в голове, и также в моей голове Иван прокручивал палец возле виска, слушая мой невероятный рассказ.

Когда нахождение в такой удушающей вони стало для меня невозможным, я встал, чтобы вылететь на свободу, но тут услышал шум подъехавшей машины. Я, как и Кики, замер, после она помчалась встречать хозяина. Я снова уселся и нервно заелозил по стулу. А если Иван – это уже не прежний Иван? Что, если он стал впрямь как Ранка и способен также подыгрывать скрипу дверей своими костями на стуле? А что, если он вовсе не захочет меня видеть? Я в ужасе грыз свои оставшиеся ногти, слушая, как его шаги становятся все отчетливее и отчетливее. Вот медленно открывается дверь и… на пороге появляется Иван.

В этот момент я был готов кинуться ему на шею, таким красавчиком был этот парень. Но суровые глаза Ранки не позволили мне этого сделать. Я знал, что нашу дружбу она с превеликим удовольствием стерла бы из нашей памяти. Иван поставил пакеты с продуктами на пол, затем повернулся ко мне. Не узнал. Поднял одну густую черную бровь, и вроде бы в его голове возникали какие-то догадки. Он ничего не сказал, только гыкнул. Это был все тот же высокий парень – широкоплеч, могучие руки, мускулистые ноги, волосатая борода и короткая стрижка. Он выглядел даже лучше, чем я запомнил. За одним исключением. Он лишился самого главного: блеска в глазах.