Смерть и рождение религии

Именно на фоне обрядов, отмечающих глубину человеческой жизни, мы обращаемся к динамической роли, которую играют обряды смерти в устоявшихся религиях. Социологи, историки и другие исследователи слишком часто некритично относятся к религиозной обоснованности погребальных обрядов. В главе 11 мы уже описали, как Тайлор разработал теорию происхождения религии, основанную на идее анимизма. Последующие достижения общественно-научной мысли отвергли эту форму спекулятивного эволюционизма как «интеллектуалистскую», поскольку она представляла идеи как абстрактные системы, лишенные жизненного контекста. Хотя это и справедливо, место смерти в религиозной динамике остается препятствием для простого принятия очевидно неизбежной связи между религией и смертью. Прав ли был Тайлор по существу, утверждая, что религия уходит корнями в переживания смерти и утраты? Здесь мы не можем ответить на этот вопрос сколько-нибудь глубоко, но можем обрисовать его значение через серию отдельных кейсов и сославшись на некоторые потенциально полезные психологические идеи, которые ясно указывают на вопрос, требующий ответа. Одна из основных проблем связана с тем, как переживания горя могли повлиять на основателей и лидеров религии: это вопрос, который практически не обсуждается в каких-либо исследованиях религии ХХ века.

Буддизм

Роль смерти в зарождении буддизма довольно очевидна. Традиционно считается, что Гаутама был вынужден отказаться от оседлой семейной жизни, чтобы избавиться от горечи переживаний, вызванных встречами с больным, стариком и трупом. Это взаимодействие со старением, распадом и смертью человека определило актуальные задачи — стремление к просветлению и освобождению от уз, связывающих желание и существование. Майкл Карритерс, описывающий центральную черту буддизма как «оптимизм ввиду перспективы достижения „бессмертия“», также походя высказывает важное наблюдение о том, как смерть становится относительно невидимой в западном обществе, тем самым устраняя связи в обычном восприятии между тем, что мы можем назвать смертью, и религиозными поисками. В буддизме смерть — это часть сложного процесса существования, глубоко укорененного в повседневных желаниях, а не просто какое-то финальное событие[716]. Одна из причин, по которой буддизм распространился и добился успеха в различных культурах, вероятно, кроется как в озабоченности смертью — одним из главных страданий в жизни, так и в его способности решать проблему всего комплекса смерти, включающего болезнь, старение и конец земной жизни, и все это в рамках гораздо более общей концепции переселения души, уже обсуждавшейся в главе 5. Заботы одержимого собой человека являются препятствиями на пути к плодотворной жизни; они все выражаются в абстрактной сущности отрицательного желания, символизирующей все проблемы и опасности жизни. В чем-то эту точку зрения повторил 2500 лет спустя Фрейд в работе «Будущее одной иллюзии», утверждая, что религия существует для устранения «ужаса перед природой»[717], не в последнюю очередь связанного со смертью. Медицинская мифология Фрейда развивалась разными путями, но в ее основе лежит инстинкт смерти. Независимо от того, согласны мы или нет со схематизацией Фрейда, мы можем рассматривать его взгляд как сходный с взглядом Будды в определении дискомфорта смерти и спасительного ответного решения. Каждый из них предлагал средства решения проблемы. Для Будды решение лежало в обретении «ловкости» (skilfulness), приближающей человека к этической и ритуальной жизни. В самом деле, можно было бы кратко сказать, что буддийский ответ — это сангха, а фрейдистский — психоанализ. Сангха и психоанализ оказываются типичными примерами того, что можно было бы назвать интерактивной идеальной реакцией на смерть, которая, с социологической точки зрения, отражает подход манипулятора: можно что-то сделать со смертью, зная динамику ее действия. Буддизма, вероятно, не существовало бы, если бы Гаутама не увидел труп и не счел его коренной проблемой жизни.

Христианство

Христианство также отражает влияние смерти на религию, хотя оно сосредоточено на влиянии смерти человека, а не на его размышлениях о смерти. Смерть Иисуса, вероятно, вызвала больше комментариев, текстов, теоретических рассуждений и эмоциональной привязанности через акты преданности, чем смерть любого другого человека. Один чрезвычайно важный аспект христианства заключается в размышлениях о его страданиях, обычно называемых страстями, и в том, как верующие отождествляют себя с Иисусом, особенно в ритуалах, связанных с неделями, предшествующими Пасхе. Христианство оказало глубокое влияние на европейские и многие другие культуры через представление о победе над смертью и надежду на вечную жизнь, последовавшую, как считалось, за воскресением Христа. Эта тема широко представлена во многих формах искусства на протяжении более чем десяти веков. Действительно, христианское искусство, архитектура и иконография представляют собой один из самых обширных наборов слов против смерти в истории мира. Распятие и крест — два символических выражения глубины боли смерти, с одной стороны, и превосходства над смертью, с другой, которые развивались на протяжении всей христианской истории. На это потребовалось время: на ранних этапах Иисус чаще изображался как добрый пастырь, несущий овцу, в то время как образ Ионы, освобожденного из чрева большой рыбы, символизировал избавление, в частности от смерти.

Христианство было бы немыслимо как мировая религия без смерти Иисуса и толкования этой смерти как жертвы, дарующей спасение и побеждающей смерть. Одна из причин, почему христианство стало такой успешной мировой религией, — это универсальность смерти и, соответственно, близость христианской вести о посмертном спасении для всех верующих. Теоретическая задача, которую следует более тщательно изучить в будущих исследованиях, заключается в том, чтобы связать теории смерти Христа с культурным контекстом соответствующего поколения. Другими словами, смерть Иисуса — это не просто факт, который можно описать теологически, а тема, в определенной степени отражающая конкретную культурную группу.

Сказанное служит напоминанием о том, что христианство не является однородным ни во времени, ни в пространстве. Я говорю это, чтобы привлечь внимание к важному исследованию христианства конца XVIII и XIX века в Европе и Северной Америке, в особенности миссионерской деятельности, проведенному Питером ван Руденом. Он утверждает, что этот период положил начало новому типу христианства как поистине миссионерской религии, в отличие от большинства предшествовавших форм. Его подробный анализ показывает очарованность смертью, характерную для христианской миссии. Он предполагает, что значение смертей католических миссионеров и протестантских миссионеров и их семей, которым в то время уделялось много внимания, заключалось в том, что, хотя они и были разрушительными переживаниями в частной сфере, индивид мог их преодолеть силой веры[718]. Смерть позволила христианству проявить свою силу в жизни отдельных миссионеров, точно так же как она сыграла свою великую роль в обращении заблудших в противном случае душ. Победа над смертью лежала в основе этого свежевозрожденного христианства: будь то телесная смерть или духовная, обе должны пасть перед силой Христа.