Избыточность и возможность многих путей для поиска одного и того же. Использование разных алгоритмов в разное время без очевидных причин. И нахождение того, что не искали (попутно). Как блуждание по большому (и почти что не своему) дому – на что наткнешься… Пространство знакомо лишь частично и не очень светло. Спотыкаешься и не туда заходишь… Трудно пройти по тому же самому маршруту несколько раз, разве что если этот маршрут тривиален и автоматизирован. Собственно, если человек настойчиво использует именно один и тот же маршрут при ментальных операциях, то это говорит о его эпилептоидности (когда тапочки должны стоять только параллельно). И противоположно: если каждый раз пробовать новый маршрут, то – не без шизоидности. И это может привести не только к непродуктивному поиску (поведению), но и к открытиям, так как включаются низкочастотные ассоциативные процессы.

Неожиданность и частотная непрогнозируемость сопоставляемых объектов или процедур: чем более редкие и «чужие» объекты, тем более эффективен может быть творческий процесс (этим объясняется континуальность «нормы», когда грань между безумием, шизотипическим сознанием и гениальностью определяется внешними координатами – адаптированностью к социуму). Возможна ли, кстати, компьютерная имитация галлюцинаций, когда мозг начинает замещать сенсорные потоки их симуляцией? Ведь мозг видит, слышит и ощущает то, «что хочет и может», а вовсе не то, что есть в «объективном» мире.

Размытость, неточность, приблизительность описаний, не снижающая эффективности поиска в памяти и построения алгоритма поведения (то, что принято связывать с правополушарным типом сознания). Нельзя не согласиться: то, что просто человеку, сложно компьютеру и наоборот.

Недефолтность аристотелевского типа мышления и даже искусственность его для мозга, так как такому типу логики человека надо специально обучать. Множественность типов мышления, определяемых культурой и решаемой задачей (обыденное, научное, религиозное и мышление, используемое в игре; см. работы кросс-культурных психологов, начиная с Леви-Стросса, Лурии, Коула, Тульвисте, и т. д.). Мы не должны принимать за «норму», характеризующую наш биологический вид, психические процессы здорового белого мужчины со средним образованием и интеллектом (подобно тому, как не могут быть выведены типологические ментальные правила языка на основе изучения английского языка). Заметим, что такая множественность обеспечивается самим мозгом, в частности особенностями его гемисферной функциональной организации [Черниговская, 2004; Chernigovskaya, 1994, 1996].

Юмор и смех, «карнавал» – свойства психики человека, выполняющие роль «щекотки сердца», когда можно сбросить на время страх и совесть, и «щекотки ума», когда можно нарушить законы разума, здравого смысла и этикета [Козинцев, 2002]. Психике нужен отдых. Может ли компьютер моделировать юмор? Все, что он может, требует алгоритма, или сценария, или перестановок. Можно ли таким способом породить смешное, то есть неожиданное? Скорее нет, чем да, но если и да, то что-то простое и потому не очень смешное или (перебором маловероятных вариантов) недекодируемое. Ведь все дело в дозе и в контексте. Законы смешного те же, что и законы поэзии – неожиданный ракурс, аналогия, необычная точка отсчета.

Да, Deep Blue обыграл Каспарова в шахматы, и человечество испытало шок. Вскоре очнулись: не более чем игра, основанная на переборе вариантов (а это еще не весь интеллект), да еще с несопоставимыми объемами памяти у противников (что вообще некорректно), да еще с «натасканностью» искусственного разума на конкретного игрока… Специалисты говорят, что написать программу высокого уровня для игры в нарды, к примеру, несопоставимо сложнее: кости, господа, кости… Случай то есть. Однако и чемпион мира по шахматам Крамник говорит, что шахматы слишком сложны для компьютера, так как количество возможных комбинаций представляет собой число с двадцатью восемью нулями; поскольку алгоритм человеческого мышления таков, что мы можем выбрать направление расчетов, а не перебирать все комбинации, то у нас есть шанс его переиграть. Что утешает. Хотя не надолго, как мы уже видим.

Гонку на скорость мы проиграли давно: скорость работы электронных схем уже в миллионы раз превышает скорость возбуждения нейронов в мозге, при этом электронные схемы демонстрируют высокую точность синхронизации и обработки инструкций, что ни в коей мере не свойственно нейронам. И что? А ничего. Пока не видно ни Паскалей, ни Леонардо, ни Шопенгауэров. И не будет видно никогда в этих нулях с единицами, потому что никто еще не сделал никакого прорыва в науке и философии, не говоря об искусстве, с помощью особо хорошо смазанного арифмометра «Феликс» (с инкрустациями и ручкой, как у кассы того же времени). Модельеры интеллектуальных процессов давно осознали, что для создания хоть какого-то подобия человеческого интеллекта нужно «повторить» не только «левополушарного “Феликса”», но и «правополушарного» Анри Бергсона или не влезающих ни в какие рамки Моцарта и Пушкина. А это – нет, никогда… То, что делает нас людьми, никакие абиссинцы с шумерами на своих счетах не отложат…

Вернемся к вопросам, поставленным в начале статьи: как нам относиться к детерминированности нашего мышления и поведения нейрональными механизмами, обеспечивающими функционирование нейронной сети в нашем мозгу? Есть ли все же прогресс в соотнесении и объяснении данных нейронаук и субъективного опыта, феноменального сознания, психических явлений высокого ранга?

Боюсь, что вопросов будет больше, чем ответов, но сам факт осознания этих проблем как реально существующих должен явиться, как я надеюсь, сигналом для обострения внимания – как у философов, так и особенно у экспериментально работающих в нейронауке ученых.

Главный вопрос: наш мозг – реализация «множества всех множеств, не являющихся членами самих себя» Бертрана Рассела [Russell, 1946] или рекурсивный самодостаточный шедевр, находящийся в рекурсивных же отношениях с допускаемой в него личностью, в теле которой он размещен? И откуда нам знать, каким из формальных систем можно верить, а каким нельзя? Расселу или Гёделю, например?

Согласно наиболее известной форме теоремы К. Гёделя, опубликованной в 1931 году в Кёнигсберге, формальная система, достаточно мощная, чтобы сочетать в себе формулировки утверждений арифметики и стандартную логику, не может быть одновременно полной и непротиворечивой. Из этого, в частности, следует, что интуицию и понимание невозможно свести к какому бы то ни было набору правил. Этой теоремой Гёдель положил начало важнейшему этапу развития философии сознания, а Пенроуз через десятилетия вынес приговор: осознание и понимание как основа человеческого интеллекта являются результатом нейрофизиологических процессов, но их невозможно объяснить в физических, математических и иных научных терминах и невозможно смоделировать вычислительными средствами (см. в связи с этим [Damasio, 1994, 2000]).

Специалисты по искусственному интеллекту знают, что пока нам удается моделировать только «левополушарную» вычислительную активность мозга, меж тем как внутри мозга функционирует и нечто вроде «аналогового компьютера», обеспечивающего практически все «правополушарные», интуитивные процессы, нетривиальные ходы и ассоциации – основу творческих прорывов, а значит, жизнь цивилизации и культурную эволюцию. Успешно описав эту часть наших психических возможностей (научно), мы опровергли бы теорему о неполноте, чего пока никому не удавалось.