– Это правда?

– М-гм…

Конечно, правда. Сервас поднялся с места с тяжелым сердцем. Внутри все сдавило. «Ставить на будущее – скверное пари», – подумал он.

Уже подходя к двери, он поймал взгляд Матиса. Двенадцатилетний мальчишка пристально на него глядел. В этом взгляде что-то изменилось. Подавленность и печаль никуда не делись, но появилось что-то еще: может быть, надежда?

Особых иллюзий он себе не строил: что случится, то случится. Сервас быстро вышел из комнаты.

В отличие от Матиса, двое старших, Валентен и Бенжамен, в тот день, казалось, еще не поняли всей тяжести содеянного ими. В ходе многочасовых допросов – граждан их возраста закон уже разрешает брать под стражу – они не выказали ни раскаяния, ни сожаления. Наоборот, всячески подчеркивали, как им все это безразлично, и не проявляли ни малейшего сочувствия к жертвам. Те, кто вел допрос, не могли отделаться от постоянно исходившего от этих парней ощущения леденящего холода. Чтобы определить, способны ли парни отвечать за свои поступки, вызвали троих психиатров. Сервас очень надеялся, что их не поместят в какое-нибудь заведение, откуда выпустят на свободу через несколько месяцев. Он был убежден: при первой же возможности они возьмутся за старое.

Может, они и не были такими опасными хищниками до встречи с Габриэлой Драгоман, но теперь уже назад им дороги не было. Если только он не ошибся…

Он чувствовал себя опустошенным, измученным и потрясенным. Вернувшись из кабинета после разговора с Матисом, он сказал Ирен, что хочет прогуляться. Ему надо было подвигаться и подышать. Почувствовать солнце на своей коже. Выпить кофе на террасе и услышать городской шум.

«Что же до Марианны, – думал он, поставив пустую чашку на освещенный солнцем столик, – то она, конечно, сядет в тюрьму, и как раз тогда, когда оттуда выйдет ее сын Юго. Может быть, она получит право на содержание в психиатрической клинике. Это вполне возможно. Хотя какая разница? Сколькими днями свободы сумела она насладиться между похищением и арестом? Совсем немногими…» Ему казалось, что он ее нашел, а она опять ускользнула. Может, она была права. Может, в глубине души он и не хотел этого возвращения. Сам себя обманывал, делая вид, что разыскивает ее, а на самом деле какая-то глубокая и скрытая от всех его часть не хотела, чтобы она возвращалась, считала ее мертвой.

Как бы там ни было, она попала в галерею тех, кто уже не может нанести вреда. Вместе с Габриэлой Драгоман. Коллекция охотничьих трофеев пополнилась еще двумя экземплярами. Да, он вызволил из заточения женщину, которую похитили много лет назад. Женщину, которую он когда-то любил. Но принесло ли ему это вызволение радость?

Он снова увидел ее в тот летний вечер на террасе на берегу Марсакского озера. На ней было платье-туника цвета хаки с застежкой спереди, перехваченное тонким плетеным кожаным ремешком. Нагрудные кармашки придавали ей воинственный вид. Он видел ее, как будто все это было вчера. Загорелые голые ноги. Чуть тронутые помадой губы. Дождь золотистых волос, упавших сбоку на лицо. И огромные, меняющие цвет, зеленые глаза, которые пристально его разглядывали, словно сканируя, когда они пили вино на террасе. «Ты выглядишь, как постаревший ребенок, Мартен Сервас», – сказала она тогда. А потом они занимались любовью. Как в самые лучшие дни. Как будто оба понимали, что это в последний раз… Но эти дни были уже так далеко, что порой ему казалось, что он не прожил их наяву, а увидел во сне.

Он прогнал эту мысль. Ему не хотелось больше думать о Марианне. По крайней мере, сейчас.

Без малейших угрызений совести он отодвинул в тень Габриэлу Драгоман, манипуляторшу, которая использовала детей, как оружие. Что за тайная травма случилась у нее в прошлом и привела к такой ненависти по отношению ко всем мужчинам? Узнают ли они когда-нибудь об этом? Стоило ей встретить Марианну, как она сразу же вступила в сражение за похищенную женщину. Почему? Из каких соображений? Он дал себе слово, что будет в зале суда во время процесса над ней. Он хотел понять.

Было уже около полудня, когда Сервас вернулся в жандармерию. Навстречу ему вышел улыбающийся Ангард, и он понял, что что-то произошло.

– Все в порядке! Дорогу открыли!

– Как, уже? А я думал, затянут еще на несколько недель…

– Во денек, а? – произнес Ангард, словно подводя всему итог…

Сервас вымыл руки, поправил перед зеркалом галстук и нервно сглотнул. Да неужто ему страшно? Ну, разве что немножко.

Ночью он почти не сомкнул глаз, снова и снова прокручивая в уме план защиты, если ему, конечно, предоставят возможность защищаться. Накануне вечером, в аэропорту Орли-1, его прямо на выходе из самолета встретила представительница профсоюза и предупредила: «У членов этой дисциплинарной комиссии дурная репутация: они мало с кем миндальничают».

Выйдя из туалета, он сказал себе, что быть сыщиком ему осталось всего несколько часов. А потом его насильно вернут к штатской жизни и к свободе, которой ему вовсе не хочется.

И ему в голову впервые пришла вот какая мысль: а что, если это и есть зло во имя добра? Что, если отставка окажется для него избавлением? Спасательным кругом? Его ремесло становилось таким трудным и неблагодарным, что он не раз задавал себе вопрос: продержится ли он еще хоть несколько лет, прежде чем заняться другим делом.

Мартен смотрел на них. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где он находится. Что здесь делает. Они молчали и тоже внимательно его разглядывали. В этой тишине он глубоко вздохнул. Он знал, что прежним уже не будет: решение примет высокое начальство, пэры полиции, и оно точно будет суровым. Все, кто через это проходил, говорили одно и то же: процедура так и бьет по мозгам, психологическое и моральное давление невероятное. И он понимал, что они говорят правду: для него это был уже второй дисциплинарный совет за последние два года.

Очень длинный стол. Четверо мужчин, две женщины. Трое из профсоюза, трое из администрации. Лица у всех каменные.

Вот эти, из администрации, и будут его долбать, и он не выдержит. Они здесь, чтобы его утопить, уличить, заставить самого подставить шею под нож. Они его закопают живьем, но сначала переворошат все дерьмо, какое только смогут найти. Заклеймят позором, а потом выкинут, как ветошь. Он стиснул зубы.

А за их спинами в окне виднелись парижские крыши, раскинувшиеся под июльским небом. И высотное здание на рю Нелатон, что в пятнадцатом округе, неподалеку от Сены.

– Капитан?

Это произнес директор главного управления национальной полиции. Длинный сухопарый субъект, улыбчивый, как гильотина, сурово уставился на него из-под очков. Поскольку он был председателем совета, то его голос считался за два. Сервас это знал.

Директор представил остальных членов совета. Мартен слушал вполуха. Он был в другом измерении, мысленно перебирая заготовленные аргументы. Накануне он смог ознакомиться со своим досье в тесном кабинете-клетушке. Он имел право делать заметки, что-то выписывать, но не фотографировать… Поди узнай почему. Из предосторожности ему пришлось отдать свой телефон секретарше, а та оставила дверь открытой, чтобы все время за ним наблюдать. Ровно полчаса, и ни минутой больше.