Ваш дядя[164]. Почему наши писатели так самоуверенны, что считают возможным говорить о том, что их книги будут нас вести и воспитывать. Это все-таки нам лучше судить. Скромность не присуща Союзу Писателей, если от его лица на эту тему выступает Михалков.

Не заболели ли Вы? Я забеспокоилась, когда пришла сестра и передала Ваше поручение. Вы знаете, как я Вас люблю? И как мне необходимо повышать культурный уровень…»

«12 апреля 1963 г., Москва

Дорогая Валентина Михайловна,

Забыла спросить Ваш адрес в Ялте и пишу наобум. Ужасно хочется, чтобы у Вас была комната с балконом, на юг, было бы близко ходить даже до 18-го этажа, одним словом, все было бы хорошо.

Дорогой мой друг, мне показалось, что у Вас был не очень спокойный взгляд, озабоченный вид. Но в Крыму все это должно пройти и все должно быть очень хорошо. Хорошо писаться, отдыхаться и все вообще, главное, дышаться свободно…

Нога ведет себя прилично. Во вторник будет ясно, как и что происходит в ней. Как только я научусь прыгать на одной ноге, мы поедем в Крым. После Вас пришли еще два физика! Чтобы теоретики были так внимательны – это просто поразительно. П. Л. немного простужен, поэтому не бывает у меня сейчас. В нашу палату положили еще молодую женщину на операцию аппендицита – она научный работник, и мы с ней занимаемся английским языком. Так что дел полно.

Отдыхайте всласть и набирайтесь сил…»

«17 апреля 1963 г., Москва

Дорогая Валентина Михайловна, вот вы и в Крыму!

Кончились все хлопоты, все волнения и неувязки. Вы должны сейчас уже дышать легко, пусть там будет очень хорошо дорогому литератору Ходасевич!

Я уже прыгаю на одной ноге, т. е. на трех, как хромой пес, но не с такой скоростью. Вчера прошла с костылями до двери и обратно и была мокрая, как мышь! Сегодня выхожу в свет – т. е. в коридор. Как только сменят гипс, так станет более ясно, что будет дальше. Если все хорошо, то не долго и допрыгать до Ореанды. Я предвкушаю, как хорошо лежать на балконе на солнце, смотреть на море и слушать веселые занимательные разговоры. <…> Так что впереди райское блаженство.

Сергей вернулся из Еревана, он там был на конференции. На первый день Пасхи он отправился в Эчмиадзин на службу с Католикосом. Говорит, что зрелище необычайное, смесь языческих обычаев с роскошью Византии. У порога храма наткнулся на старика, который резал белую курицу! В храме бурная толпа, шум, пенис, служба – всё вместе. Католикос в роскошных одеждах, с митрой, как у Папы Римского. Сергей с „чистыми" попал из храма во дворец, где опять мрамор, ковры, роскошь восточная, на троне восседал Католикос. И тут он увидел Сарьяна и вместе с ним подошел под благословение! Кругом была шикарная, разодетая толпа, Сергей сейчас же приметил красивых девушек, которые разносили угощение на подносах! Он обожает такие этнографические показы! Вот вам и вторая половина XX века в Советской Армении. Весь Ереван толпится у громадных шахматных досок. Волнение все возрастает с каждой победой Петросяна. Армянское радио говорит: на дороге к мировому господству у армян стоит один еврей!»

«23 апреля 1963 г., Москва

Дорогая Валентина Михайловна,

Ну вот, Вы уже и на месте! У нас +20 и солнце, а у Вас? Сегодня воскресенье, и все мои на даче, вероятно, там уже прошел лед. Я очень люблю это время года. Мне кажется, когда начинает идти река, что это самое чудесное явление природы у нас. Как лед ломается, начинается движение, сначала гигантские льдины чуть трогаются. Через несколько часов льдины начинают крутиться и становятся как блюдца, совсем круглые, и вот тут они изумительно шуршат все время и без перерыва, только иногда что-то еще глухо трещит и лезет на берег. Обязательно на будущий год поедем в это время на дачу. Я обязуюсь ног не ломать. <…>

Сегодня объявили Ленинские премии. Корин, Маршак, Гамзатов – других не знаю. Векуа – это математик-грузин в Новосибирске, и Понтекорво – это итальянец, работающий в Дубне. Он очень симпатичный.

Будьте благополучны, ведите себя прилично. Я вдруг сообразила, что Вам можно писать как Тете Хо (вроде дяди Хо-Ши-Мина) …»

«27 апреля 1963 г., Москва.

…..Завтра я выписываюсь – вот! Но этот ужасный тип П. Л. вчера заявил, что он не может покинуть Москву раньше 15го! О, ужас! Это из-за общего собрания АН. Я в огорчении, но вряд ли смогу его уговорить. Всегда-то это собрание некстати, и всегда-то что-нибудь важнейшее на них решается. Вот беда, мне так хотелось вместе с Вами побыть в Крыму.

Почему Ваши писатели капризничают? Может быть, это модно и так полагается писателю, и пока Вы не научитесь так же себя вести, Вы не будете „литератором Хо“, а всего художником.

Здесь я провела 25 дней, полных наблюдений и в совсем новой обстановке, соседи были очень милые и не тяжело больные. Но пора домой, там совсем П. Л. загрустил, а я вернусь полная энергии и с костылями, тут со мной не поспорить.

Говорят, что Евтушенко поехал в Сибирь, это умно, подальше от начальства. Что-то еще будет на идеологическом пленуме? Ходят слухи, что Серов на Ленинском комитете получил 6 голосов „за“ из 100!

П. Л. был на „Турандот“ и очень веселился, я пойду уже осенью, сейчас хромых не пускают.

А как писание, сколько страниц, что обдумано и что написано? П. Л. шлет Вам привет, он Вас очень любит.

…..Дорогой друг, сейчас выяснилось, что меня хирурги наотрез отказались пустить в Крым. На Николину Гору – да, но не в Крым. Так что увидимся в Москве».

Валентина Михайловна – Анне Алексеевне

«29 апреля 1963 г., Ялта

Анна Алексеевна, друг мой!

Вы, наверное, уже дома и все самое неприятное с ногой уже позади. Говорила с Петром Леонидовичем по телефону и надеялась услышать и Ваш голос, но Вы еще были в больнице. Приятно было услышать бодро очень говорящего Magicien’a[165]. Он только что вернулся от Вас.

Очень, очень грустно, что Вы не приедете сюда. Узнав это, я сразу же решила закончить здесь путевку и ехать восвояси. Билет уже заказан. Поеду со Шкловскими и Кавериным. <…> Мы были с Кавериными у Ивановых в Ореанде. Был теплый солнечный день. Я там так „загулялась“, вернее, там меня загуляли, что 2 дня после чувствовала себя ужасно в смысле сердца. Вчера