Ивановы приезжали сюда к нам. Тамара держалась „царицей“. Всеволоду не давала рта раскрыть. Я ловила переглядывания и усмешки у Паустовских, Каверина, Шкловских, Степанова и Оксмана (мы все вместе пили чай). Мне было даже грустно это видеть. Ощущение у меня, что у нас с Тамарой обрываются последние ниточки, которые когда-то были канатами, крепко нас привязывающими друг к другу. И это грустно. А Всеволод, отчужденный от всего. По-моему, он очень неважно выглядит. Да, павлинов не видели, куда-то спрятались. Зато видели лебедей черных на пруду и двух белых около пруда. Они лежали в позах умирающих лебедей – Уланова и Плисецкая.

Приехали, взамен частично уехавших (это не значит, что части уехали), новые люди. Среди них опять же есть знакомые. Прелестная женщина – художница, сестра Луговского. Знаю ее еще с Ташкента, но „утеряли“ друг друга. Доктор-гомеопат Тамара Абашидзе – с палочкой и очень, очень постаревшая. Басов ее называл Ашибадзе.

Паустовский мне вчера рассказал, что Рихтер построил себе около Тарусы дом в виде четырехэтажной башни – в каждом этаже 1 комната, вроде башен Сванетии или Сан-Джиминьано[166]. Будет здорово, если Дорлиак построит себе тоже башню – рядом!

Вот анекдот для Петра Леонидовича: сидят двое пьяных, один из них, плача, повторяет: „е… твою м…“, второй тоже начинает плакать и говорит: „До чего же трогательно! Запиши слова!“ <…>

Писатели пьют и не пишут (за исключением Паустовского и Каверина). Я не пью, но тоже не пишу».

Анна Алексеевна – Валентине Михайловне

«8 июня 1963 г., Николина Гора

Дорогая Валентина Михайловна, как у Вас? где Вы? Если в Поречье, то как там? Холодно? Комары? Или все более или менее хорошо?

Не знаю, знаете ли Вы, что Всеволоду было очень плохо и он опять в Кунцевской больнице. Говорят, что это был инсульт, у него дома не было движения в левой руке, но подробностей не знаю. Я звоню каждый день Тамаре. Она, конечно, проводит все дни с ним. Когда она бывает дома, то один из ребят – у Всеволода. <…> Очень это все печально, и очень их всех жаль. Все-таки, эта семья как-то очень нам близка.

Мне хотелось Вам все это написать, хотя и расстроит это Вас, но нельзя не знать, что с Ивановыми…»

Валентина Михайловна – Анне Алексеевне

«12 июня 1963 г., дом отдыха „Поречье“

Дорогая и друг мой! Жила я как-то неуютно и „себе в тягость“, хотя и в „Благодати“. Блага никакого пока не ощутила. Очень было холодно до сегодняшнего дня, доходило до 4 градусов, да с ветрами и дождем. Конечно, „все равно красиво“, куда ни глянь, все березы да сочная зелень. <…> Может, когда станет тепло, то и сил появится больше. 20 раз в день твержу себе, что все очень полезно, и красота, и воздух, но пока чувствую себя все время усталой и какой-то раздраженной. Плохо сплю. Начала писать (почему-то о Шкловском), но без всякого пока увлечения. <…>

Как хорошо, что пришло от Вас письмо сегодня. Сразу уютнее мне стало на душе. <…>

Анна Алексеевна, миленькая, не пропадайте, а то я пропаду…»

Анна Алексеевна – Валентине Михайловне

«10 июля 1963 г., Николина Гора

Дорогая Валентина Михайловна,

Каждый раз, когда идет гроза, а грозы у нас идут только со стороны Звенигорода, я представляю Вас в „заячьем тулупчике“ за столом со свечой (!), пишущей воспоминания. Мне кажется, я даже вижу Вашу комнату и тень на стене.

Я была вчера в клинике, они очень довольны состоянием ноги, снимали гипс – но положили новый, более легкий, и сказали, что, как только он высохнет, можно бросать костыли и ходить „как турист с тросточкой“, так что теперь я усиленно сушу ногу.

Вчера звонила очень грустная Тамара, поздравляла. Надежда тает с каждым днем. Мучительно жаль Всеволода, как-то совсем не вяжется с ним ни его болезнь, ни его муки, ни, тем более, его смерть. И надо же, чтобы все это напало именно на него.

На будущей неделе, как только освоюсь с ходьбой, поеду к Тамаре. Мне уже давно хочется ее видеть – она опять вся опухла. <…>

Пришлите план, как к Вам ехать, прошлогодний у меня где-то в городе.

Все шлют привет, а П. Л. спрашивает, когда Вы опять решитесь приехать…»

Валентина Михайловна – Анне Алексеевне

«22 июля 1963 г., дом отдыха „Поречье“

Дорогая! Друг мой! Анна Алексеевна!

Мало того, что я впала в окончательную бездарность (неделю уже и не пытаюсь писать), но впала уже и в ничтожество – от жары, духоты, комаров и. людей. Все раздражает. <…> Я очень противная для себя. Ненавижу!

Грустные были дни: 70 лет Маяковскому! Вспомнилось, как его обижали и дообижали! (Интересно, где Евтушенко, который писал, что поэту нужно хоть немного нежности.) Умер Асеев – тоже „Могикандр“! И С. Васильев и Корн. Зелинский „пристроились“ с воспоминаниями и крокодиловыми слезами к посмертным ламентациям в газетах!

Дубы совершенно изъедены червями (разглядываем их в „мелкоскоп“) и сбрасывают желтые листья. В лесу уже осень и так много всяческих вредителей, что я никогда такого не видела!

Летают самолеты и „верто“ и чем-то опыляют дустовонючим, а природа чего-то мстит.

Были грозы и „ленивы“ дожди – легче не делалось.

Телефон исправили сегодня, и телевизор тоже. Может, и я „исправлюсь“ – сегодня дует западный сильный ветер, очень холодный почему-то. Жить легче.

Вот и пишу Вам письмо, потому что, несмотря ни на что, – всегда Вас очень люблю.

И Вы, и все семейство.

Чудные!

И те, которые с черными глазками, и те, которые с незабудочными…»

Анна Алексеевна – Валентине Михайловне

«22 июля 1963 г., Николина Гора

Что-то нет от Вас вестей. Как писатель Ходасевич: трудится или все еще откладывает воспоминания? Когда, наконец, воспоминания уложатся на бумагу?

Мы собираемся Вас навестить, но еще не знаем когда. Что-то Вы по телефону говорили какие-то непонятные слова о Вашем пребывании в Поречье. Мы живем помаленьку, я расхаживаю мою ногу, она сопротивляется, но все же поддается воспитанию. Как Вы пережили жарищу? Дома у нас было жарковато. Зато сегодня просто холодно +15° – +20°. Это уже кажется совсем холодно.

Вчера заходила Рина Зеленая с Конст. Симоновым и Людмилой. Рина все такая же, только она понемногу высыхает все больше и больше. Вот два рассказа, оба из цирковой жизни. Звонят по телефону директору эстрады,