бы ему хорошо готовить. Каждый раз поедая это «дерьмо», он чувствовал желание сходить в туалет сразу после приема пищи, будто сама эта пища представляла из себя уже наполовину переработанный кем-то продукт, единственная цель которого была в том, чтобы пробежаться по всей прямой кишке и вывалиться в унитаз. Надо было менять свои привычки, надо было снова питаться нормально, если он хотел дожить до полной старости. Но сегодня, при этих мыслях о старости, он поморщился, и что-то черное заскребло в душе. Что-то, что ехидно намекало ему на то, что продолжительность его жизни в данный момент времени зависела от свежевыжатого меньше всего.

«Расстрел бизнесмена и его семьи в пригороде Петербурга» и «Подросток пропал без вести», – снова эта распечатка оказалась у него в руках и снова, в сотый или в тысячный раз, хватаясь жирными пальцами за уже засаленный край листа, он пытался понять какой-то тайный смысл этого послания, тайный смысл карандаша, тонкая линия которого обводила эти две статьи. Специально или случайно они были обведены? Какая связь была между этим испачканным кофе и жиром листом и тем, что Александр не выходил уже неделю на связь, и была ли эта связь вообще? Или это всё только его воображение?

Расстрел бизнесмена и его семьи в Петербурге. Об этом он знал очень хорошо. Снова события того дня с фотографической точностью всплыли в сознании. Он боролся с этими воспоминаниями всю жизнь. Если бы были врачи, которые смогли бы залезть в его череп и вырезать оттуда кусок мозга, где всё это хранилось, он отдал бы им всё, что у него было. Всё до трусов! Да и трусы… отдал бы и их! Но таких врачей не было. Как не было в его жизни и человека, кому, доверяясь, он мог бы излить свою душу. Куча знакомых, куча корешей, куча попутчиков по жизни, которых он называл «друзьями» и которые называли другом его, но не было ни одного, кому он мог бы открыть свои самые главные секреты и страхи. С ними он был один на один. Они позволяли себе всё – они жрали его изнутри, он скребли, они кусали, они жалили, они насиловали его мозг, а он, как последний терпила, отвечал им лишь тупым молчанием. Это была его война, война длиною в жизнь, в которой он мог занимать только оборонительную позиция. Но сдаться он не мог. Сдача его означала бы одно – смерть.

Он пытался забыть тот день всю свою жизнь, пытался затолкать его в самые глубины сознания из которых его не смог бы выудить даже сам дядюшка Фрейд; он пытался изменить историю, пытался внутри себя оправдать ту череду произошедших и последовавших за ним событий, чтобы сделать их легитимными, чтобы найти им нужное место на полке воспоминаний и положить их в пыльную коробку с надписью «архив» и «не трогать». Но проходил год за годом, проносилась перед глазами, как пейзажи из окна несущегося поезда вся его жизнь и снова наступал ноябрь, и снова тот день сгустком черной материи всплывал в памяти.

Тот день поделил его жизнь на до и после. До этого были цели, амбиции, желания, а после лишь движение на жесткой сцепке по проложенной кем-то колее. В тот день он перестал быть хозяином судьбы и стал лишь солдатом Вермахта, который просто выполнял свои приказы.

Новые звуки наполнили комнату, звуки мелодии, доносившейся будто издалека. Петро долго не слышал ее, вернее не понимал, но когда звонок раздался второй раз, он вздрогнул и осторожно потянулся к телефону.

– Говори!

– Здорово, здорово! Не спишь?

– Нет, слушаю.

– Вчера ты спрашивал меня про этого парня, который…

– Я помню, что я тебя спрашивал! – излишняя болтливость Шабаича последнее время его начинал бесить. Впрочем, нет, Шабаич был как всегда. Это просто нервы! Его чертовы нервы!

– В общем, ситуация такая. В Петропавловске-Камчатском, откуда этот парень родом, есть несколько человек с такой фамилией, но ни один из них не подходит под описание. Один – какой-то дедуля, которому уже за восемьдесят, второй, наоборот, еще совсем юнец, впрочем, уже успевший отметиться в летописях местных правоохранителей. Есть еще один, третий… Вернее был. Но несколько лет назад он помер. В Питере, по большому счету, про этого парня так же ничего не известно – он нигде не засветился, не вставал ни на какой учет. Штрафов, задолженностей, задержаний на нем тоже не числится! По этому парню ничего нет, Петь…

– Подожди, как нет?! В базе ГИБДД он должен присутствовать, он же в аварию попал!..

– Должен… но не числится…

– Как это может быть?!

– Вот тут-то и начинается интересное. Те документы, которые он отдал сотруднику ДПС, были не его. Несколько месяцев назад о пропаже этих документов сообщил один гражданин. Паспорт, водительское удостоверение, документы на машину… Либо он сам украл их, либо купил у кого-то, кто этим занимается.

– Он отдал поддельные документы сотруднику ДПС и тот их у него принял? – Петро даже приподнялся с дивана.

– Людей с такой фамилией и именем сотни в Петербурге, если документы украли у одного из них, это еще не значит, что всех остальных будут шмонать каждый раз, когда они будут с ними что-то делать, понимаешь меня?

– Да.

– Ну тогда слушай дальше. День назад наши ему звонили.

– И он, естественно, не ответил?

– О-о-о, нет! – тут Шабаич засмеялся своим басистым громким смехом. – Ответил! Еще как, говорят, ответил! Минут пять на ушах сидел! Рассказывал, что где-то в какую-то пьяную историю опять попал, избили его что ли или подрался с кем-то. В общем, ему предложили приехать в участок, побеседовать, объясняя это тем, что якобы обнаружились новые детали в деле этой Дианы, которую он искал…

– Отказался?

– Нет, не отказался. Наоборот, очень даже был не прочь, но сказал, что был где-то в Новгородской области и что будет в Питере через несколько дней. Сказал, что заедет сразу, как только вернется.

– Понятно! Скрывается, значит, ублюдок!

– Кто знает. Может действительно занят был. Но то, что у него не всё в порядке с документами, это действительно как-то мутновато выглядит. А мой опыт мне подсказывает, что у людей с мутным прошлым не менее мутное и настоящее.

– И ты еще надеешься, что он к вам приедет? – Петро усмехнулся. – Не такой уж они дурак, по ходу, Шабаич, просто вокруг пальца нас всех водит.

– Ну кто из нас дурак это мы еще посмотрим. Мы ведь, как говорится, – здесь Шабаич снова хихикнул, – не зря свой хлеб потребляем.