Наиболее значительная разделительная линия, еще более выраженная, чем раньше, проходила между крупными, высоко приоритетными предприятиями и менее крупными, менее важными концернами. Первые пользовались льготным снабжением из центра, как и в начале 1930-х годов, а их права на дополнительное продовольствие были значительно расширены. Восстановленные в 1942 году заводские ОРСы укрепили контроль над «подсобными хозяйствами», которые были в упадке с 1935 года, и во многих случаях вернули себе статус независимых совхозов. В 1939–1940 годах, и особенно в 1941-1943-м, региональные власти передавали эти хозяйства обратно заводам, которые стали отвечать за снабжение топливом, транспортом и дополнительной рабочей силой в период посадки и уборки урожая, но получали 50 % зерна, мяса и рыбы, а также все овощи и другие культуры, выращенные в таком хозяйстве [Чернявский 1964: 131–134]. Это приносило непосредственную пользу работникам в виде дополнительного питания. В 1943 году в Москве представители партии сообщали, что заводские хозяйства «по сути перестали быть подсобными и стали представлять собой почти главные ресурсы» для снабжения заводов продовольствием[588]. ОРСы и профсоюзы организовывали групповые выезды для сбора дикорастущих ягод и грибов, а также крапивы и даже сосновых иголок, в которых, как выяснилось в те годы, содержится большое количество витамина С. Даже армия была вовлечена в движение «подсобных хозяйств», которые стали важным для военных источником продовольствия в 1944–1945 годах [Чернявский 1964: 139–140; Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1977:206–207; Павлов 1983:138–139; Moskoff 1990: 113–134].

Заводы, в особенности профсоюзы, также участвовали в организации огородов на пригородных участках. К 1945 году половина городского населения занималась огородничеством, которое после рынков стало самым важным источником продуктов питания для местного населения. В 1930-х годах органы планирования выделили шесть регионов – Московскую и Ивановскую области, Казахстан, Украину, Западную Сибирь и Урал – для индивидуального огородничества под эгидой местных заводов. После начала войны у чиновников первых трех этих регионов появился повод пожалеть о том, что они не предоставили пригородные участки городским садоводам. В Кемеровской области в Западной Сибири, где к 1939 году уже более половины населения имело огороды порядочных размеров, в 1943 году на каждого городского жителя было собрано 230 килограммов картофеля и других овощей. В Москве в первые годы войны, напротив, мало кто занимался огородничеством, – а те, кто занимался, имели меньше одной шестой площади участков Кемеровской области. Неудивительно, что эти огороды могли обеспечить только 38 килограммов овощей на человека [Чернявский 1964: 145–147][589]. Процветание городского огородничества прямо зависело от количества энергии, затрачиваемой работодателями, чтобы вытребовать земельные участки у властей. В ноябре 1942 года центральное правительство уступило этому давлению и издало постановление, которое одновременно гарантировало распределение земельных участков рабочим с закреплением на 5–7 лет и подразумевало их конфискацию администрацией завода или соответствующего учреждения, если рабочие уходили с работы по любой причине, кроме призыва в армию [Там же: 139–140].

Во время войны система распределения неизбежно привела к тем же злоупотреблениям и трудностям учета, что и в предыдущих случаях. В Рязани коменданты жилых домов должны были предоставлять списки жителей и распределять продовольственные карточки; в 1943 году выборочные проверки, проведенные в нескольких домах, выявили десятки вымышленных имен, а пайки, выделенные на них, коменданты либо продавали на рынке, либо раздавали членам своих семей[590]. «Мертвые души» появлялись и на заводах, хотя там чаще всего жалобы касались несоблюдения жестких трудовых законов военного времени. Исследование ведущих промышленных предприятий Куйбышевской области показало, что на каждом заводе прощали большинство проступков рабочих: на заводе № 42 было 458 прогульщиков, но паек был урезан только 37; на заводе № 525 было 317 прогульщиков, а паек был урезан 121; на заводе № 1 до принятия закона было 1713 прогульщиков, и все они остались безнаказанными, но и после этого паек урезался только 37 % «тунеядцев». Перерегистрация продовольственных карточек, которая должна была проводиться в середине каждого месяца, чтобы искоренить прогулы, не проводилась нигде [591].

Как всегда, собственническая психология имела как преимущества, так и недостатки. С одной стороны, заводы использовали дополнительные продукты питания в качестве поощрения, увеличивая хлебные пайки наиболее производительных рабочих или выделяя их для децентрализованных поставок. На многих заводах «лучшие работники» получали второе горячее питание сверх основного пайка; на некоторых стахановцам вместе с обедом выдавали сто граммов водки, что, казалось бы, шло вразрез с продуктивистской риторикой [Чернявский 1964: 75][592]. С другой стороны, в специальных столовых, ресторанах и магазинах, которые открывались для обслуживания высокопоставленных офицеров, партийных и государственных чиновников, руководителей предприятий и интеллигенции, были распространены злоупотребления. В 1939–1940 годах Кремль грозил местным властям судебными исками за возрождение элитных столовых, а в период с 1941 по 1945 год мирился с льготным снабжением. Элитные рестораны и столовые не предлагали ничего особенно впечатляющего, но они предоставляли многоразовое питание за счет значительных субсидий и, если судить по ресторанам в Рязани, обслуживали большое количество нахлебников. Как и в годы Гражданской войны, сама их недоступность порождала слухи, многие из которых были обоснованными, и шла вразрез с публичными заявлениями режима о коллективном самопожертвовании в тяжелое время. Примечательно, что один номенклатурщик в своих мемуарах назвал военные годы периодом наиболее интенсивного использования связей женами представителей элиты[593].

Привилегии были более заметны в отношении промышленных товаров, доступ к которым был менее болезненным, чем доступ к еде, и мог происходить более свободно. К началу 1942 года чиновники, ответственные за ценовую политику, присвоили каждому основному продукту потребления определенное количество карточек в дополнение к рублевой цене. «Рабочие» получали 125 карточек за 6–9 месяцев работы: этого хватало, чтобы купить, например, три хлопковых платья или два мужских костюма. «Служащие» и «иждивенцы» получали, соответственно, на 20 и на 36 % меньше, а в сельскую местность направлялись почти только поставки для «стимулирования»[594]. Кроме того, в июле 1943 года центральные власти издали постановления о непродовольственных льготах для членов партийно-государственной номенклатуры местного, областного и общенационального, или общесоюзного, уровней. Каждый член элиты получал две лимитные книжки, каждая из которых приравнивалась к тысяче рублей, на покупку промтоваров сверх выдаваемой нормы. Закрытым магазинам для элиты было разрешено иметь запасы эксклюзивных тканей, одежды и обуви по относительно низким пайковым ценам. В то же время постановление запрещало местным органам власти каким-либо образом дополнять эти льготы. И вновь постановление могло быть вызвано не столько осознанием необходимости предоставить привилегии местной элите, сколько пониманием необходимости удерживать эти привилегии в разумных пределах[595].

Проведенное после войны изучение ситуации с льготами