советские и российские экономисты, результат такого подхода был неоднозначным. Параллельно значительному росту снабжения товаров народного потребления и, разумеется, «материального благосостояния населения», искусственно заниженные цены в социалистическом секторе способствовали возникновению дефицита и очередей. Это заметно в ценовом разрыве между государственными и рыночными ценами: в 1943 году, когда эта разница достигла пика, соотношение государственных и рыночных цен составляло 100: 134; к 1946 году оно упало до 100: 400, а затем увеличилось во время голода. В 1950 году оно вновь снизилось до 100: ПО, но затем снова медленно, но неуклонно росло и в 1954 году достигло показателя в 100: 134. По словам Малафеева, «на колхозном рынке (а также в торговле промтоварами “из-под полы”) устанавливалась своего рода монопольная цена, которая в определенной мере использовалась спекулятивными элементами для перераспределения некоторой части народного дохода в свою пользу» [Малафеев 1964: 265][611].

Очевидно, что разница в ценах в начале 1950-х годов была несравнима с разрывом между ними в военное время, а наиболее дефицитными товарами были не те же продукты, что во время войны. Хотя дефициту хлеба продолжало уделяться большое внимание в тайной переписке по вопросам торговли вплоть до середины 1950 года, а в 1951 году кратко упоминался дефицит мяса, сливочного масла, муки и рыбы, в протоколах совещаний торговых ведомств нижнего уровня 1948–1949 годов уже можно уловить проблески восстановления потребительской экономики. В тот же период провинциальные магазины Курской области начали сообщать о высоком неудовлетворенном спросе на обувь на высоких каблуках. Кроме того, показателен следующий список дефицитных товаров в небольших городах Рязанской области: музыкальные инструменты, модельная мужская и женская обувь, косметика, зимние спортивные товары, мыло, бритвы, чулки, носки, перчатки, иголки, ленты, чай, лампы, лампочки, санки, фонарики, проволока, безалкогольные напитки и молоко (рис. 12)[612].

Рис. 12. Очередь за тканью и обувью в пригородах Ленинграда, 1947 год (РГАКФД)

Хотя видное место в этом списке занимали «предметы первой необходимости», наличие в нем и таких статей, как музыкальные инструменты, спортивные товары и модная обувь, указывает на то, что ожидания потребителей теперь не ограничивались простым выживанием. Хрущев объяснил это развитие в 1954 году, используя те же формулировки, что встречались в дискуссиях о торговле конца 1930-х (или даже 1920-х) годов: «Спрос на высококачественные товары охватил широкие слои населения»[613].

Таблица 7.1. Потребление тканей и обуви жителями городов на душу населения, сравнение 1934 и 1952 годов

Источники: РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 15. Д. 1119, Л. 86, 88; Оп. 26. Д. 80. Л. 14.

Склонность рассматривать дефицит как признак благополучия препятствовала любым усилиям по его преодолению, но кое в чем Хрущев был прав. Послевоенные исследования бюджетов домохозяйств показывают (еще более отчетливо, чем в конце 1930-х годов) заметное уменьшение социального расслоения в городском потреблении. Городские домохозяйства представителей рабочего класса, служащих и управленцев к 1952 году фактически сравнялись в уровне потребления. Самая подробная количественная информация снова касается потребления тканей и обуви (табл. 7.1). Хотя мной не были найдены такие непосредственные количественные данные по другим товарам, структура расходов демонстрирует, что в своем потреблении различные городские социальные группы становились все более похожими друг на Друга.

Даже в отношении таких типично классово сегментированных товаров, как книги, газеты (предмет потребления среднего класса) и алкоголь (преимущественно предмет потребления рабочего класса), разница в расходах между рабочими, служащими и управленцами составляла немногим более одного рубля в месяц. Это произошло отчасти благодаря росту доходов рабочего класса (к началу 1950-х годов расхождение в доходах между неквалифицированными рабочими и имеющими среднее техническое или университетское образование инженерами и руководителями сократилась всего до 25 %) и отчасти благодаря тому, что жены представителей рабочего класса устраивались на работу, а жены представителей управленческого класса – чаще всего нет[614]. Географическое неравенство в снабжении – между деревнями и городами, между разными республиками, между Москвой и другими местами – в посткризисный период не исчезло. Напротив, объем товаров, приходившихся на долю Москвы, в период с 1933 по 1951 год значительно увеличился, а в 1955 году только пять крупнейших магазинов Советского Союза, расположенных в Москве и Ленинграде, обеспечивали 1,2 % всего дохода от продаж в стране [Советская торговля. Статистический сборник 1956: 203, ср. с 20].

Поздний сталинский период стал переходным этапом между экстремальными, угрожающими жизни лишениями и кризисами периода с 1917 по 1948 год и экономикой повседневного дефицита последующих лет. Хотя на самом абстрактном уровне дефициты 1940-х и 1950-х годов одинаково выражали дисбаланс между спросом и предложением, дисбаланс 1940-х годов был вызван недостаточностью предложения относительно абсолютных потребностей населения, в то время как дисбаланс 1950-х годов отражал недочеты в ценообразовании, бюрократизацию производства и организацию торговли. Таким образом, отклонения, вызванные войной, были успешно преодолены к концу 1940-х годов, а отклонения, вызванные послевоенной ценовой политикой, оставались проблемой до 1953 года и даже дольше. Хрущев, казалось, приблизился к решению, когда признал, что «сегодня, когда цены значительно снижаются в течение ряда лет, наблюдается недостаточное предложение некоторых товаров»[615], – однако его идеи проходили через призму оптимистической сталинской интерпретации дефицита. В результате этой близорукости и своеобразного представления властей, что цены важнее, чем прибыль от производства и розничной торговли, чем удобство потребителя или его время, – нормализация была обречена оставаться частичной, несмотря на значительный экономический рост.

Кадровая политика в послевоенной торговле

Количественно измеримый рост был не единственным существенным событием в послевоенной советской торговле, но он лежал в основе всех других изменений. В 1948–1950 годах в торговой политике произошел переход от экономического восстановления к экономическому росту не только через новый акцент на снижение цен и увеличение объема продаж, но и через постановку неэкономических целей. Политический интерес к качественным аспектам торговли, равно как и к количественным, изначально ограничивался негативной целью «устранения отклонений» – прежде всего неправомерных действий работников, которые, как утверждалось, участились в результате экономических кризисов периода войны и послевоенного времени. После 1948 года, хотя такие нарушения не исчезли, развернутая против них кампания была включена в позитивную кампанию «культурности», которая, как и ранее, предполагала улучшение качества обслуживания клиентов, повышение квалификации сотрудников и их эффективности, расширение ассортимента и улучшение качества товаров. В начале 1950-х годов политики подчеркивали позитивную повестку, тем самым выражая возродившийся оптимизм по отношению к будущему. Эта установка резко контрастировала с их деятельностью первых послевоенных лет, для которой была характерна подозрительность, скрытность и применение репрессий.

Негативная