безусловно, полагал в тот момент П. А. Вяземский, писавший, что предполагаемые планы убийства царя представляют собой не что иное, как бредовые разглагольствования. По его мнению, не было ни одного заговорщика, который на самом деле осмелился бы совершить преступление[874]. Однако оценке Вяземского противоречит убийство Каховским Милорадовича во время восстания на Сенатской площади, за которое он был повешен вместе с четырьмя главарями заговора.

Ярким свидетелем столь экстравагантного фразерства был генерал П. Д. Киселев (1788–1872), семь лет возглавлявший штаб 2‐й армии. В своей украинской штаб-квартире вдали от Петербурга в Тульчине, гарнизонном городке в 247 километрах к юго-западу от Киева, Киселев находился в неосмотрительно дружеских отношениях с несколькими своими более молодыми офицерами. В их число входили такие члены Южного общества декабристов, как П. И. Пестель, А. П. Юшневский и И. Г. Бурцев, «цветок офицерского корпуса 2‐й армии»[875]. Примечательно, что всего тридцать шесть офицеров из 2‐й армии под командованием Киселева были названы членами тайных обществ декабристов в списке (или «Алфавите декабристов»), составленном секретарем Следственного комитета А. Д. Боровковым[876].

Киселев спас от ареста некоторых членов Южного общества, позволив уничтожить список участников заговора, найденный среди бумаг «первого декабриста» В. Ф. Раевского после его ареста в феврале 1822 года. Однако показателем его двойственности является то, что Киселев также предпринял шаги по удалению со службы офицеров, причастных к этому делу[877]. Это говорит о том, что, хотя Киселев и не придавал серьезного значения необузданным разговорам среди своих офицеров, он тем не менее тщательно оберегал себя от возможных обвинений. В то время политические дискуссии среди ветеранов Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов не воспринимались столь серьезно, как после 14 декабря 1825 года. Дилемма Киселева заключалась в разделении лояльности между власть имущими и теми, кто замышлял против них. Киселев происходил из культурной семьи среднепоместного дворянства, чей родительский дом посещали как консервативные, так и либеральные дворяне, такие как Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский и А. И. Тургенев. Однако Киселев не был тем радикалом, каким его могли себе представить декабристы, когда они включили его в состав будущего временного революционного правительства. Фактически Киселев оставался приверженцем просвещенного абсолютизма, постепенного изменения, учитывающего интересы знати.

Все это объясняет его нежелание преследовать своих офицеров, несмотря на все усилия тайной полиции, 2‐й армии (которую, как ни парадоксально, сам Киселев создал!) по инкриминированию им преступлений и обеспечению их ареста. Киселев, как и сам Александр I, инстинктивно отшатнулся от более резких высказываний о возможном политическом будущем России. Тем не менее он по-прежнему был заинтригован подобными дискуссиями, почти не предпринимая никаких действий, кроме наблюдения за ним. В конце концов Киселеву удалось убедить Николая I в том, что он никогда не был членом Южного общества декабристов, и, хоть он и избежал опалы, его назначили на другой пост. Позже, во время турецкой войны 1828–1829 годов, Киселев был снова назначен на командную должность и за свою долгую и выдающуюся карьеру прослужил трем императорам. В свете этого конкретного примера, а также многих других, относящихся к «невидимым» декабристам, трудно опровергнуть точку зрения одного российского исследователя: «Никогда уже потом не будет настолько массовых неформальных связей будущих жертв, палачей, пособников и зрителей»[878].

Определение и количественная оценка декабристов

Декабристы-заговорщики, описанные либеральным московским историком П. Н. Милюковым как «критически мыслящее меньшинство», представляли лишь крошечную часть русского дворянства в эпоху Александра I. Согласно недавним оценкам, повстанцы на Сенатской площади происходили не более чем из тридцати дворянских семей России[879]. Тем не менее им удалось организовать государственный переворот под видом военного мятежа. В этом смысле их попытка вышла далеко за рамки дворцовых переворотов XVIII века, в которых обычно гвардейские полки брали на себя роль преторианской гвардии, чтобы ускорить смену правителя, как это произошло незадолго до восстания, в марте 1801 года[880]. К 1825 году лидеры заговора были полны решимости воспользоваться привилегированным положением дворянства и непредвиденным династическим кризисом, чтобы потребовать силой оружия конституцию и политические права, включая законное право участвовать в управлении государством в качестве правящего класса. Как правильно предположил Георгий Вернадский, «[п]сихология декабристов была психологией офицеров победоносной армии, после победы чувствующих свое право и обязанность на участие во власти и поддержку этой власти»[881]. Возникают два непосредственных вопроса: от имени кого, по мнению организаторов государственного переворота, они действовали? И насколько велика была поддержка декабристов?

По крайней мере, один ответ на второй вопрос был предложен современным консервативным журналистом Н. И. Гречем в его привычной едкой манере: «Офицеры делились на две неравные половины. Первые, либералы, состояли из образованных аристократов; это было меньшинство; последние, большинство, были служаки, люди простые и прямые, исполнявшие свою обязанность без всяких требований». Однако Греч уделяет больше внимания тому, что он определяет как «группу меньшинства», описывая ее так:

Аристократо-либеральные занимались тогдашними делами и кознями Европы, особенно политическими, читали новые книги, толковали о конституциях, мечтали о благе народа и в то же время смотрели с гордостью и презрением на плебейских своих товарищей; в числе последних было немало репетиловых, фанфаронов, которые, не имея ни твердого ума, ни основательного образования, повторяли фразы людей с высшими взглядами и восхищались надеждою, что со временем Пестель или Сергей Муравьев[-Апостол] отдаст им справедливость и введет их в свой круг[882].

В сравнении с карикатурой Греча, более полная картина представлена российским историком П. В. Ильиным в важной статье 2004 года. В ней подчеркивается ведущая роль либерального дворянства в истории реформ в России во время правления Александра I[883]. Применяя исторически сложившееся название «декабристы» в отношении наиболее значимых представителей этого движения, как и многие постсоветские историки, Ильин ставит под сомнение точное значение этого термина. Другое недавнее обсуждение терминологии обнаруживает, что до сих пор нет единого мнения о том, кого именно следует отнести к категории «декабристов». Идут споры и о происхождении самого термина, первое использование которого многие исследователи приписывают Александру Герцену в 1842 году[884].

Такая неуверенность перекликается с тем, что чувствовали сами декабристы. И. Д. Якушкин упорно отказывался от наименования «декабрист», хотя был приговорен «по первому разряду» к пожизненным каторжным работам за участие в заговоре с самого начала в качестве участника и основателя «Союза спасения». Он настаивал на том, чтобы так называли исключительно тех, кто действительно участвовал в восстании. М. А. Бестужев, который был