явно был темой продолжительных разговоров в Санкт-Петербурге, поскольку Тургенев говорит о «мучительной теперешней неизвестности о его участи для его семейства». Сообщается, что жена Каразина получает новости от него каждый день, но не знает откуда[842]. Комментируя дело Каразина в 1908 году, Н. К. Кульман размышлял:

Судьба Каразина в царствование императора Александра I является сплошной загадкой: необычайная близость к государю в течение первых двух-трех лет его царствования; затем охлаждение со стороны Александра, отчуждение и даже преследование; в 1820 году арест и шестимесячное заключение в Шлиссельбургской крепости; наконец ссылка в Харьковскую губернию и отдача под надзор полиции, — все это окутано каким-то туманом, который до сих пор не могли рассеять опубликованные документы[843].

Тем не менее Кульман практически отвечает на свой вопрос, когда позже в той же статье он говорит о Каразине, что «факт остается фактом и „неосторожность“ Каразина переходила уже терпимые границы»[844]. Трудность для Каразина и других независимых дворян в их отношениях с царем заключалась в том, что они не понимали полностью, что такое «терпимые границы», пока не переходили их. К тому времени становилось уже слишком поздно.

Опала Каразина поразительно сходна с судьбой другого бывшего фаворита Александра I, Тимофея фон Бока[845]. Фон Бок родился в 1787 году в богатой помещичьей семье балтийских немцев. Он зарекомендовал себя самым отважным солдатом в войне России против Наполеона, а к 1813 году в возрасте 25 лет уже был гусарским полковником, отмеченным многими наградами. В 1815 году он лично познакомился с царем и был назначен одним из его флигель-адъютантов. Согласно одному источнику, царь часто приглашал фон Бока встретиться с ним для беседы и, видимо, впечатленный откровенностью своего адъютанта, просил его поклясться всегда говорить ему правду[846]. В марте 1816 года фон Бок неожиданно ушел в отставку, чтобы сосредоточиться на «внутренних делах», хотя его действительным мотивом, скорее всего, было растущее недовольство политическими и социальными структурами России. Чтобы хоть как-то внести свой вклад в их реформу, он приступил к работе над конституционным манифестом, который должен был представить Ливонскому провинциальному дворянскому собранию, ландтагу. Явный противник государственного контроля, сожалевший об отсутствии законности, фон Бок заявил, что «искоренение этого зла — цель моей жизни»[847].

Однако недолгая дружба фон Бока с Александром I оказалась бесполезной, когда через исполняющего обязанности министра полиции С. К. Вязмитинова он послал царю шестидесятистраничную «записку» от 22 марта 1818 года. В ней с самоубийственной откровенностью фон Бок рассказал императору именно то, что он думает о нем и о его «деспотической форме правления» в целом. Россия задыхается ложью и обманом, «ее может спасти только правда», — грохотал он в сопроводительном письме. Хотя первоначальным намерением фон Бока было зачитать свой манифест лифляндскому ландтагу, возможно, его безрассудное чувство чести к своей клятве всегда говорить правду власти заставило его сделать роковой шаг и сначала послать записку царю. Учитывая содержащуюся в записку безжалостную атаку лично на Александра I, маловероятно, что фон Бок питал реальную надежду на то, что этот шаг будет способствовать плодотворному диалогу с царем о конституционном и социальном обновлении России. Вместо этого решение фон Бока действовать таким образом определило его судьбу.

Как и следовало ожидать, всего через несколько недель Александр I ответил из Крыма гневным письмом генерал-губернатору прибалтийских провинций (Лифляндии и Курляндии) маркизу Ф. О. Паулуччи. Царь заявил, что «непозволительная дерзость» фон Бока доказывает, что он опасно сумасшедший и поэтому должен быть немедленно заключен в тюрьму. Паулуччи послушно повторил вердикт своего хозяина. В письме царю из Риги от 27 мая он отмечал, что в одной из записных книжек фон Бока, озаглавленной «Мечты», «содержится доказательство того, что г-н Бок предлагал разработать проект конституции для всей империи». «Невежественный человек, он предположил как непогрешимый оракул свои принципы, состоящие из противоречивых фраз и тирад, — писал в своем отчете Паулуччи и заключал: «Все это пронизывает сочинения и поведение г-на Бока, что дает повод для суждения, что его разум находится в состоянии полного расстройства»[848].

Фон Бок был незамедлительно арестован и отправлен в Шлиссельбург, где был заключен в хорошо известную своей суровостью тюрьму. Несмотря на то что царь смягчил условия содержания, подарив узнику рояль, в течение следующих пяти лет фон Бок полностью потерял рассудок. Возможно, Александр I понимал, какое утешение могло доставить фортепьяно фон Боку, известному талантливому пианисту. Тем самым царь, который сам был музыкантом, в некоторой степени сглаживал свою подсознательную вину перед другим служителем Эвтерпы[849]. Несмотря на безумие фон Бока, ни один врач не был к нему допущен. Вместо этого был отдан приказ удерживать незадачливого заключенного смирительной рубашкой по мере необходимости. Возможно, это произошло потому, что Александр I хотел сохранить в строжайшей секретности информацию о местонахождении своего пленника, или потому, что он не мог заставить себя простить его за дерзость. В любом случае это был сознательный, преднамеренный, просчитанный акт жестокости, имевший самые трагические последствия для фон Бока.

Тем не менее судьба фон Бока была известна многим в Петербурге, в том числе его близкому другу, поэту В. А. Жуковскому, а также братьям Тургеневым и Вяземскому[850]. 10 мая 1827 года Николай I наконец передал фон Бока на попечение его семьи, за несколько дней до девятой годовщины заключения под стражу. После того как фон Бок подписал обязательство не покидать свое имение Войзек ни по какой причине, ему было разрешено вернуться в свою родную деревню, где он должен был оставаться под надзором местных властей. Фон Бок так и не оправился полностью от психического расстройства и физической болезненности, вызванных этим испытанием. Однако преданная жена фон Бока усердно заботилась о нем до его смерти в 1836 году от самопроизвольного огнестрельного ранения, полученного, когда он перезаряжал свой пистолет во время стрельбы по мишеням.

Жестокая судьба Тимофея фон Бока была личной, семейной трагедией и напоминанием о существовании границ, которые во время правления Александра I русские дворяне могли переходить только на свой страх и риск. Поэтому, вероятно, неудивительно, что его история не была уникальной. Во многом такая же участь постигла Г. Ф. Раевского, арестованного и отправленного в Шлиссельбург в 1822 году в возрасте всего 17 лет. Он был младшим братом «первого декабриста» В. Ф. Раевского, офицера 2‐й армии, также арестованного в 1822 году за «необузданное вольнодумство» и распространение либеральных идей среди своих сослуживцев[851]. Беспокойства Григория за своего брата